Тяжело дыша, молодой человек спрыгнул с помоста, перед которым танцевала хипповидная молодежь, сменил батарейки в динамике и снова запрыгнул. «Биби, Биби, три квартиры, вилла в Кейсарии» - заорал он под грохот музыки, и молодежь радостно засучила в воздухе руками, повторяя за ним его находки. Недалеко от помоста музыкальная группа очень профессионально играла рок и джаз. Ее слушатели - более пожилые, спокойные люди, некоторые даже в кипах. Тяжелый запах туши от свеженарисованных плакатов, а ниже, в глубине парка, как камни, скатившиеся с горы, темнеют в сумерках палатки. По центральной улице валом валит толпа, и для новоприбывших - сваленные в кучу плакаты на выбор. Демонстрация палаточников в центре Иерусалима.

На следующий день состоялось собрание руководства палаточного лагеря. В отличие от лагеря в центре, молодежь тут - в основном студенты, и собрание вел молодой человек в очках, с крупным лбом и интеллигентными, даже изящными руками. В тетрадке у него был план, которому он пытался следовать, но стоило ему начать очередной пункт, его прерывали ссоры женщин, сидящих тут же в кругу. Я спросил соседа, чего хотят эти женщины, и он ответил, что это матери, они требуют улучшения жилищных условий и, вообще, повышения уровня жизни. «Семьи тут – главное» - добавил он, «а студенты присоединились потом». «А что будет, если студенты получат, что хотят, они оставят семьи добиваться своего?» - поинтересовался я. «Да, мы будем стоять до конца» - решительно заявил человек. «А ведь я – и не студент и не семья. Когда и семьи получат свое, я вообще останусь один. Какой же мне резон к ним присоединяться?» - подумал я и задал этот вопрос. «Да, это проблема, что каждый думает только о своем - согласился человек, - поэтому они и ссорятся и не доверяют друг другу». «Чего же они надеются добиться от правительства, если не могут договориться друг с другом?» - подумал я. В это время мимо собрания проплелся нищий с мешками барахла, и в голове у меня шевельнулось, что может быть и он бездомный, но я отвернулся от него и забыл.

Наконец, ведущему дали начать и он предоставил слово кудрявому мужчине с удлиненным лицом и глубокосидящими глазами. «Я лечу в Америку и времени у меня мало - сообщил мужчина, - поэтому я буду краток - денег нет ни на еду, ни на свет, ни на туалеты. Я лечу за очередными пожертвованиями» «А куда делись предыдущие?» - завопила толстая женщина хриплым, срывающимся в истерику голосом. Мужчина беспомощно посмотрел на ведущего и тот попытался успокоить женщину, но она разошлись еще пуще - «Сидим тут месяц. Едим похлебку, дети немытые. Сколько можно?» Тут появились маленькие девочки и стали демонстрировать, напяленные на них большие не по росту платья. «Да это же мои» - вскочила из круга блондинка с загорелыми ногами в очень коротких шортах, «Твои дети залезли в мой ящик» - набросилась она на ту, что кричала на кудрявого. Первая засмеялась и сказала девочкам отнести платья на место. Балаган продолжался и при моих слабых познаниях иврита я мало что понимал, поэтому решил пройтись по лагерю.

Несколько молодых людей, среди которых были арабы, рисовали плакаты на иврите и арабском. Я слышал о том, что палаточные лагеря субсидируются левыми фондами, поддерживающими арабов, и спросил, не из Шалом ли они Ахшав. «Нет, но мы за мир с арабами» - ответили мне. «Да я тоже не против арабов» - согласился я. - Но почему бы в Израиле не ввести закон об уголовной ответственности за разжигание национальной розни? Вот в СССР он был, и десятки народов жили в мире. Да и сейчас, в России, попробуй-ка публично призови убивать чеченцев или кого-то еще, вмиг попадешь за решетку». «Зачем нам такой закон. Это основано на страхе, а у нас – демократия. Мы уверены, что с любым человекам можно договориться на словах. Да и что такое, страх?» - ответил мне один, по виду еврей. «Не хочу тебе показывать» - сказал я. Арабы глянули на меня и усмехнулись. «В общем, вы работаете словами, а язык – оружие политиков. И они в этом профессионалы!» - заключил я. «А почему нам не доверять им?» - спросил по виду еврей. Я поблагодарил их за беседу и прошел дальше.

На пригорке сидела группа парней, и так как уже темнело, я спросил, можно ли поставить палатку на краю лагеря, где потише. «Без проблем» - ответили по-русски. Меня это не удивило, у них были лица «русим». У выходцев из России в Израиле почему-то открытое выражения лица, чего не скажешь о лицах в России. Возможно, оказаться обманутым в своей стране намного болезненнее, чем за границей, это и загружает. Я поставил палатку, с которой не расставался в своих путешествиях по Израилю. Откроешь в любом месте - и дома, не зависишь ни от кого, потом подошел к ребятам. Они пили пиво из двухлитровых пластиковых бутылей, и самый молодой из них уже лыка не вязал, и без остановки матерился. «А не запрещают тут пить?» - спросил я. «Да вот, эта» - указал молодой на толстую даму с истеричным голосом, палатка которой была неподалеку, - сама запрещает и сама же торгует», он опять грязно выругался. Другие парни были поспокойнее, но по виду и по разговору смахивали на  блатных. Уже не в первый раз я отметил, как к публичным протестам липнут маргиналы. То ли это их паразитизм, то ли они такие чувствительные.

Отошел от парней и опять подошел к кругу. Одна из женщин как раз предложила запретить пиво и спиртное в лагере и все, и я в том числе, единогласно проголосовали «за». Та самая толстая женщина также проголосовала, и мне стало интересно, правду ли сказали про нее парни. Я подошел и тихо спросил, не продает ли она пива. «Я не продаю пива» - заорала она. - Ладно, ладно, я только хотел узнать» - успокоил я и опять пошел погулять по лагерю.

Отошел от круга и вдруг вспомнил о нищем с мешками, проходившем мимо. «Этого, будь он хоть самый бездомный, наверное, и в лагерь бы не пустили» - промелькнуло в голове, и мне стало стыдно, что я отвернулся от него в первый раз. На одном из столов готовились поесть. Я не решил, присоединяться ли к лагерю, поэтому заранее купил себе хлеба, фруктов и йогурт. Сходил за продуктами и присел рядом с двумя молодыми парнями. Один был в традиционной одежде харедим – черном костюме, белой рубашке и черной кипе, другой в вязаной кипе и лицом «руси». Только я собрался откусить от аппетитного персика, как заметил взгляд одного из парней и протянул персик ему, а другой – его соседу. Ребята поблагодарили, а я, немного успокоив от нищего свою совесть, вымыл себе еще два и начал жевать. Проходя мимо меня, один из ребят, опять поблагодарил за персик, на этот раз по-русски. «А тот, в черной кипе, тоже руси» - спросил я. «Да, он учится в ешиве» - ответил парень. «Я тоже учился, но увидел, что не верю, поэтому бросил» - сказал я. «Он тоже не верит» - ответил парень, - но надо же кушать, да и невесту там дают». «По-моему, обманывать себя хуже» - заметил я, и парень ушел.

Я поел и пошел гулять по парку, где стоял лагерь. Везде висели таблички с призывом соблюдать чистоту, и было-таки довольно чисто, но прохожие все равно ругались на обитателей лагеря, что они загадили самый лучший парк в городе. «Собственность разъединяет людей» - думал я, «Вот в Индии удалось заставить правительство принять антикоррупционный закон, а в Израиле – нет. Индийцам нечего терять, у них тысячи детей каждый день умирают с голоду, а израильтянам – есть. Поэтому индийцы могут объединиться, а израильтяне – нет, никто не хочет рисковать своей собственностью ради ближнего, у которого ее еще меньше. А уж о жизни и говорить нечего – это только у нищих она ничего не стоит».

«Почему же все-таки индийцы придали такое значение голодовке своего предводителя Анна Хазаре, а тысячи умирающих с голоду детей как будто не производят на них никакого впечатления?» - пришло мне в голову. Я сконцентрировался на этом вопросе, и через некоторое время вдруг понял, что сама по себе человеческая жизнь не стоит ничего. Не более жизни любого из тех тысяч детей, ежедневно умирающих с голоду. Значение она приобретает только тогда, когда сливается с жизнями других людей, и тем большее, чем их больше. Вот тут-то я понял, какое орудие в моих руках – эта моя жизнь, и что надо хорошенько подумать, прежде чем направить его на что-либо. Этот палаточный протест не для меня, окончательно решил я. Идти до конца - никто не поддержит, а до середины – никто не оценит. Пока что у меня нет ни понимания цели, ни средств. Все, утром снимаюсь.

Проходя мимо палатки истеричной женщины, я пожелал им спокойной ночи. «У нас не продается пиво» - презрительно ответили мне. «Я просил продать мне пиво?» - я решительно вошел в круг света возле большой семейной палатки. «А что же ты спрашивал?» - прохрипела женщина. «Я спросил, чтобы узнать, а не купить! Разница понятна?» - резко спросил я. Никто не ответил и я пошел спать.

Рано утром я собрал в рюкзак палатку, спальник, положил на верх коробку с оставшимися персиками и тронулся в путь. Вдруг впереди на аллее сада я заметил того самого нищего. Я обрадовался, что могу исправить свою ошибку и догнал его. В руках у него опять были мешки, в которые он видимо подбирал что-то с улиц. Он казался лет пятидесяти, с длинной бородой и насмешливым взглядом. Я поздоровался и спросил, как его зовут. «Исмаил» - ответил он. «Так ты – араб?» - удивился я. Он подтвердил, и я спросил, есть ли у него дом. «В Бейт-Ханина» - ответил человек. «Значит у тебя есть дом?» - с идиотской физиономией переспросил я, думая, что же в таком случае он делает около палаточного лагеря. «У меня дом в Бейт-Ханина» - с улыбкой повторил человек. «Можно сделать тебе подарок?» - я вынул из рюкзака коробку с персиками. Человек взял, грязными пальцами вынул персик и тут же начал есть. Я пожелал ему удачного дня и, не оглядываясь, пошел своей дорогой.

Отсюда Вы можете послать сообщение:

Для длинных писем и писем с приложениями или графикой: laan34@013.net