и будущее израильской социологии

   Марк Рац

Признаться, я вступаю в дискуссию об израильской социологии без большого энтузиазма: во-первых, я не социолог, во-вторых, могу судить о предмете обсуждения только по русскоязычной прессе. Вместе с тем проблематика общественно важных преобразований («социальной инженерии», сказал бы я, если бы термин этот не был занят) меня живо интересует, да и контекст «социологической» дискуссии складывается на нашем сайте очень интересным….

Для начала мне хотелось бы понять, состояние чего зафиксировал в своей статье, положившей начало дискуссии, Алек Эпштейн. Ибо слова об «израильской социологии» в моем понимании могут обозначать, как минимум, три  разные «вещи». Речь может идти о социологии как науке, о практике социологической работы (социологические опросы и т.п.), либо о социологическом сообществе и осуществляемой его членами профессиональной деятельности социологов (т.е. о сфере социологии)[1]. У меня такое ощущение, что речь идет обо всем, кроме науки, что подтверждается и трактовкой социологии в данном контексте как «сторожа» и «слуги» общества, против которой никто пока не возражал, и которая по смыслу дела связана, скорее с мониторингом, чем с научными исследованиями.

Коли так, то мы можем не рассматривать вопросы, связанные с социологией науки (что было бы очень интересно, но чересчур громоздко: «социология социологической науки» – тема специального разговора), а сосредоточить внимание на аналитической деятельности социологов. В духе своего тезиса, выдвинутого в оппозиции к Казарновскому («каково общество, такова и социология»), я свел бы основные фиксации Эпштейна к одной: израильская социологическая аналитика (дальше я буду для краткости называть ее социологией) идет на поводу у своих заказчиков, а, поскольку они разные, и у каждого из них свои интересы и цели, ни о какой «миссии» социологического сообщества говорить уже не приходится. Неслучайно поэтому Казарновский говорит даже об отсутствии такого сообщества.

Мне кажется, что такое положение дело в большей или меньшей степени характерно для всех стран, где существует развитая социология. Если в Израиле эта ситуация приобрела злокачественный характер, то это может быть связано не только (а, может быть, и не столько) с особенностями местной социологической школы, сколько с особенностями израильского общества: поликультурного и буквально раздираемого противоречиями на части, почти неспособные к диалогу друг с другом. Поэтому я считаю, что «будущее Израиля» – необходимая рабочая рамка для нашей дискуссии. В прошлый раз я уже говорил о своем понимании этой рамки и напомню, что для меня ее содержание центрируется на выращивании секулярной израильской культуры.  (Это, кстати, отнюдь не общее место: методы выращивания культуры в корне отличаются от привычной техники социальных преобразований). Поскольку, однако, каждый волен видеть будущее Израиля по-своему, в качестве объемлющей я говорю о рамке общественно важных преобразований. Иными словами, адресуюсь к тем, кого не устраивает status quo, независимо от того, в какую сторону они хотят направить свои преобразовательные усилия. Понятно, что социологическая аналитика призвана обеспечивать реализацию подобных усилий при любой их ориентации.

Наконец, я хотел бы раскрыть содержание рамки развития, о которой писал Казарновский (ибо мы с ним при всех наших возможных разногласиях по частностям в этом пункте, надеюсь, согласны). Дело в том, что в ученом мире по сему случаю царит невероятная разноголосица. Например, на проводившейся весной с.г. фондом Аденауэра в Москве интернет-конференции о политике мирового развития господствовало понимание этого самого развития как траектории эволюции мирового сообщества. Другое понимание развития стоит за идеологией  «развитых» и «развивающихся» стран. Оно напоминает о старом “девелопментализме”, о котором, например, саркастически пишет А. Турен, что он «позволяет помещать все страны в великое движение вперед к современности и рационализации». Я бы отнес эти слова не к развитию, а скорее к прогрессу, как его понимали в XVIII веке.

В традициях Московского методологического кружка говорить о развитии, подчеркивая, во-первых, его экземплифицированность, во-вторых, проблемность; в-третьих, речь идет о развитии мышления и деятельности, оказывающимися первоисточникoм любого другого развития, будь то развитие ребенка или экономическое развитие страны. При этом, в-четвертых, развитие представляется как процесс обогащения арсенала наших методов и средств, умножения числа степеней свободы, усложнения и диверсификации деятельности и, соответственно, “умножения” ее ресурсов. В-пятых, развитие мыслится только и исключительно как управляемый локальный процесс. “Естественное развитие” в этой трактовке исключается, а “развитие человечества” – хотя бы за отсутствием субъекта такого развития – оказывается не более, чем метафорой.

Наконец, всегда имелось в виду, хотя, может быть, недостаточно артикулировалось, шестое обстоятельство: постоянное переосмысление традиций и культурных норм отличает развитие от других форм обновления. Например, в ходе эволюции, революции или модернизации такое переосмысление вовсе не обязательно (в новых условиях традиции могут отмереть естественным образом, либо могут быть отброшены без всякого переосмысления). Имеется в виду, таким образом, так называемое “развитие на основе собственной идентичности” [В. Г. Федотова].

В данном контексте следует особо подчеркнуть, что важнейшим механизмом развития служит диалог, но не в том расхожем понимании, которое царит в СМИ и «международных документах», а в том значении, которое вкладывал в это слово М.М. Бахтин, и для которого Г.П. Щедровицкий (говоривший об особой интеллектуальной функции «мысли-коммуникации») построил специальную логико-семиотическую схему (см. здесь). Легко видеть, что диалогизм пронизывает насквозь всю предлагаемую рамочную конструкцию, которая оказывается сущностно противостоящей господствующей пока в Израиле культуре обмена монологами.

Учитывая общественно-политическую ориентацию нашего сайта, поясню дополнительно, что рост ВВП, решение социальных проблем и т.п. оказываются превращенными формами развития в предлагаемой его трактовке. Важнейший же вывод по части развития, который можно сделать из всего сказанного, состоит в том, что никакое теоретическое описание не может обеспечить реального развития. Никого нельзя научить или заставить развиваться: развитие – всего лишь возможный (но никогда не гарантированный) результат свободного выбора. Можно лишь сформировать ситуацию такого выбора, а уж сумеет ли потенциальный субъект им воспользоваться – это, что называется,  его проблема. Здесь кстати еще раз вспомнить М.М. Бахтина с его различением и разведением мира науки и культуры, мира дискурсивного теоретического мышления и «мира жизни, единственного мира, в котором мы творим, познаем, созерцаем, жили и умираем». Развитие осуществляется (или не осуществляется) не в мире научных теорий, а в мире «неповторимой единственности переживаемой жизни», неважно – добавлю от себя – человека, человеческого сообщества или любого иного субъекта «живого», «участного» мышления и ответственной деятельности, субъекта нравственного выбора. 

Важнейший вопрос, который я вижу за нашей дискуссией, и который уже начал обсуждать Казарновский, это вопрос о субъекте (или субъектах) развития, общественных преобразований или выращивания израильской культуры. На мой взгляд, только интеллектуальная элита общества, представители которой в состоянии выходить в управленческую позицию, способна порождать таких субъектов. Свой вклад в это дело может внести и социологическое сообщество, но я не вижу никаких оснований для выдвижения именно его на первые роли. Специфика социологического мышления - в его аналитической и исследовательской ориентации: это чрезвычайно важное, но все же вторичное занятие. Впереди идет тот, кто способен представить картину будущего и нести знамя: развития, возвращения к традициям или воспроизводства существующего положения дел – для обсуждения этой темы и создан, по большому счету, наш сайт.

Социология понадобится при любом выборе, а свой вклад в осуществление этого выбора социологи могут внести вместе с представителями других профессиональных групп. Я ничего не имею против социологии, но, вспоминая Бисмарка, боюсь, что важнейшая роль принадлежит здесь школьному учителю («боюсь», потому что состояние нашей школы стало уже притчей во языцех).