прошлый раз, однако, мне приснилось совсем другое. Будто выдвигаются из меня два жёстких крыла и торжественно поднимают над галилейскими холмами и долиной, над Тавором, над Кинеретом.

Одним взглядом я охватываю пространство, и вдруг Галилея врывается в меня музыкой Нико Лэви. Музыка-Галилея надувает меня, как шар, расправляя слежавшиеся складки души. Я с лёгкостью взмываю ещё выше. Переполненный Галилеей, лечу в журчанье льющейся воды, в птичьем гаме, в печальных вздохах древней земли, в переливах и сочетаниях цветов спектра. Постепенно звуки и краски сливаются в нечто единое, непостижимо светлое и восхитительное, уплотняются, уже держат меня, вместо крыльев, и несут, куда пожелаю.

Проснувшись, я долго лежал в оцепенении, пока не понял, чего мне и моим друзьям, видимо, не хватает: ощущения всеобъемлемости, всевместимости, всепонимания, какое возникает не оттого, что "всё знаешь", а после хорошо исполненного Дела. Мы всё ещё частичны в ощущениях красок жизни. Скверный диагноз. То ли полы нас пришибли, то ли возраст. Не этот ли дефицит толкает нас на разговоры?

...Неделя пролетела в трудах и, когда мы, усталые, снова сошлись за столом, всё было, как в первый раз: не зря евреи придумали субботу в пятницу! Сосед сверху терзал недавно купленный музыкальный инструмент. Каждый раз мы слышим концерт, состоящий из одной  единственной английской песенки: "Когда святые маршируют". Музыкант разучивает её уже месяц, всё ещё фальшивит и не всегда попадает в такт. Несмотря на вздрагивание и расслабление под аккомпанемент весёлого мотива, Н выглядел задумчивым, по всему было видно, что он собирается произнести ещё одну заумную речь. Так и произошло, но не сразу.

После политической разминки мы слегка обменялись мнениями о некомпетентности и даже психических расстройствах наших работодателей. Затем ещё раз выпили за восстановление их здоровья и наши светлые перспективы. Закуска была отменной. Когда пожар во рту несколько утих, С сказал в пространство:

—А мороз-то крепчает.

—На этот раз я решила побаловать вас "Абсолютом", надоела эта "Столичная" да "Московская", – сказала Г.

—Что бы мы без тебя делали! – воскликнул С. – Без твоих салатиков и огурчиков, пирожков и скептических разговорчиков! Пили бы какой-нибудь денатурат и заедали солидолом под скверный анекдот. Ты наша спасительница, и тебе воздастся. Но я имел в виду не водку. А что именно, объясню после третьей.

Тут Н подхватил мысль, предложив, чтобы простота всегда оставалась святой и не опускалась до примитива. Мы опять вздрогнули и набросились на изумительные закуски. Не зря восхищалась одна ола хадаша: "Что за страна! Кругом цветы, и все сыты!". Я бы добавил: ''Кто хочет, ещё и пьян''.

—Так что ты ещё выдумал? – не утерпела Г. Она была очень любопытна.

—Это не я выдумываю, а они, – флегматично сказал С, отправляя в рот маленький огурчик.

—Ладно, пусть они, – тут же согласилась Г. – Так что?

—Может, для полноты жизни – ещё по одной, а потом уж я вам откроюсь, – предложил С, осмысливая тему предстоящего разговора.

—Нет уж, хватит, надо передохнуть, – загалдели все.

—Жаль, – вздохнул С. – Рыба очень нежна сегодня. И салат с грибами высший класс. И паштеда. Кабачки какие-то особенные. В общем, именины сердца, лучше классика не скажешь. И чего ради от всего этого отказываться? Ведь суббота неумолимо грядёт.

—Тебя послушать, так мы сюда сходимся, чтобы пожрать и напиться в предвкушении святого дня, – сказала Л.

—Грубости говоришь, потом будешь прощения просить, а я великодушно не дам, – сказал С. – Но в твоём суждении есть доля правды. Уже с утра в четверг я чувствую зуд во всём теле. Я гоню мысли о субботе, отдаваясь дневной работе, но это лишь разжигает аппетит. Не воспитывает меня труд. А к полудню пятницы у меня руки трясутся – скорей бы почувствовать локоть друга за столом.

—Так бывало накануне советских праздников, – заметил Н. – Казалось, будто после них начнётся лучшая жизнь и надо её встретить подобающим образом, а старую похоронить. Вот и не терпелось.

—Ты попал в точку, – сказал С. – Именно аналогичный случай я имею в виду. Этот праздник бывает раз в тысячу лет. Собственно, это и не праздник, а так, круглая дата. Но её приближение влияет на нас магическим образом: как бы начинаешь чувствовать локоть всего человечества и хочется излить на него благодарность за то, что оно есть, за то, что ты не одинок ("не затерян", сказал бы Хайдеггер). Словом, искренне хочется его осчастливить. Всеобщее счастье кажется близким и возможным, почти физически осязаемым. Я говорю о первом дне XXI века и о том, что многие задумываются, а что там дальше, что за этим, как нам кажется, судьбоносным рубежом? Станем ли мы богаче, умнее, добросердечней? Или: выживем – не выживем? Я понимаю это и сочувствую, поскольку сам поддаюсь магии смены дат. Столько за тысячу и последнюю сотню лет произошло несчастий, особенно с нашим народом, что, кажется, дошли уже до предела, хуже быть не может. Помните Куприна, рассказ "Кисмет"? У нищего в бане украли туфли, а он смеётся. Его спрашивают, чему ты рад? Он отвечает, что туфли – последняя капля, больше судьбе с него взять нечего, значит, начнётся лучшее. Правда, для такого ответа надо верить, что судьба – колесо. Но на Востоке, особенно Ближнем, можно поверить во что угодно. Вот и лезут в голову всякие благие мысли: эх, заживём в XXI веке! Тем более, если вынашивал их годами.

—Я, кажется, догадываюсь, к чему ты клонишь, – сказала Т. – В последнее время обнародуются разные глобальные проекты. Мы читали о новом образовании в XXI веке, о новой политической системе. Это то, что нам было доступно. Но не сомневаюсь, есть и другие предложения, и их количество будет нарастать. Я не ошиблась?

—Ты заслужила рюмку "Абсолюта" и моё глубокое уважение, – ответил С. – Но что, скажи, тебе дороже?

—У тебя какая-то мания противопоставлений. Напрасно ты смеёшься над такими вещами, – сказала Г.

—Я не смеюсь, я плачу и горюю. Ты думаешь, мне эти проекты не симпатичны? Я готов по-братски разделить остатки "Абсолюта" со всеми проектантами светлого будущего. Более того, я им верю. Но вера у меня лежит в одном кармане, а в другом..., вы знаете, там у меня обычно находится кошелёк, но перед обедом я его вынул, чтобы не путался под ногами и голову не забивал. А свято место пусто не бывает: появляются разные сомнения, пока в виде метафор и всяких аналогий. Вот, к примеру, эти проекты кажутся мне боевыми патронами, а пистолета нет! Некуда их зарядить, чтобы выстрелить. Конечно, патроны могут и сами взрываться, но – бесконтрольно и опасно. Тут, как всегда, два выхода: подобрать пистолет под невесть откуда взявшиеся патроны или делать пистолет одновременно с патронами, то есть целую систему стрельбы, включая в неё и верную руку, и орлиный глаз, и голову, которая решает, в какую сторону стрелять и в какой момент надавить крючок.

—Так бы сразу и говорил, – вмешалась Л, – а то всё вокруг рыбы да салата.

—Так и говорю. А такой ветчинки я давно не пробовал. Я со­гласен с Т, проекты сейчас пойдут косяком, авторы засиделись, круглая дата подгоняет. Поэтому не надо цепляться к каждому из них, а лучше попробовать понять это как явление и как-то к нему отнестись. Это зна­чит, что по нашей славной традиции не надо ничего отвергать. Всё пра­вильно в этом мире, но – на своём месте.

—Короче, ты хочешь развернуть оппозицию "программирование – проектирование" на материале глобальных проек­тов, – сказала Г. – Но это сейчас вроде бы не нужно, я не вижу причин для оппозиции, а круглая дата ещё не повод. Стоит поговорить просто о проектировании и проектах, не только глобальных, а всяких. С оппозицией мы ещё успеем разобраться, когда появятся проблемы.

—Нужно вернуться к прошлому разговору о проектах, – предложил Н. – На самом деле, если нет будущего, то нет и проектов, так как проект – то, что "заброшено в будущее", что реализуется в будущем. Проекты, сделанные загодя, и идеи, рождённые в других условиях авторами из СНГ, авторитета в Израиле не имеют. Кое-что объясняется незнанием рынка, социально-психологическими мотивами – опасениями конкуренции, недоверием и проч. Но теперь видны более глубокие причины. Американские проекты обычно "попадают в жилу", поскольку разрабатываются в условиях и применительно к условиям воспроизводства и функционирования общественного организма с небольшими эволюционными поправками. То есть в том режиме жизни, какой процветает в Израиле. И заметьте, заимствуется лишь то, что годится для этого режима, проектам и идеям другого типа нет места. Именно поэтому среди израильских предпринимателей мы не видим таких фигур, как Форд, Хаммер или Сорос – не по богатству и масштабам, а по типу и осмысленности деятельности: эти люди не только бизнесмены, они агенты развития, деньги для них важны как одно из средств, а цель – улучшение структур социальных и социокультурных систем, они мыслили и мыслят не технологиями, не машинами и даже не научными открытиями, а параметрами качества жизни.

По-видимому, режим развития не импортируется, а выращивается и проживается на местах. Пока у нас его нет, всякое новшество, подходящее для других условий, должно быть либо адаптировано, при этом из него, как правило, отожмутся все соки, либо отторгнуто. Либо надо ставить вопрос о режиме развития, создании локальных площадок развития, и весь "интеллектуальный потенциал" прилагать в эту сторону. Наверно, когда создавались технологические теплицы и прочие инкубаторы, такая цель ставилась. Видимо, было намерение встроить в хозяйство инновационный механизм, за счёт которого другие страны переходили от хозяйства индустриального типа к постиндустриальному. Такой механизм предполагает организационное соединение научных и инженерных исследований с производством. Сами исследования при этом должны быть особым образом организованы и разработаны способы встраивания. Всё это требует нового понятийного оснащения. Однако оно не было создано, и понятийный дефицит сказался: развитие понималось как рост массы и внедрение в неизменные хозяйственные структуры технических новшеств; предполагалось, что новшества сами собой вызовут положительные сдвиги в хозяйственных структурах, а там пойдёт цепная реакция.

Заметь, читатель, что ущербность понятий "развитие города" и "хозяйственное развитие" привела к тому, что уже никто не может сказать, что развивается в так называемых городах развития. Тем не менее, критикуем не понятия, а "недальновидные экономические решения"(А.Щаранский), то есть никакого анализа, никакой проблематизации не проводим, снова, что видим, о том поём. Однако решения, превратившие города развития в чёрные дыры бюджета, во-первых, принимались под давлением политиков, а во-вторых, были и остаются верными в рамках используемых понятий! Кризис промышленности в городах развития говорит о том, что надо пользоваться современными понятиями и отбивать у политиков вкус к давлению на управленцев. Иначе всё опять повторится сначала...

—Поэтому теплицы ориентированы на выпуск технических проектов или образцов новой продукции, но поиск свободных щелей и площадок в функционирующем хозяйстве, где можно было бы эти проекты реализовать и растиражировать образцы, оказался нелёгким делом.

Кроме того, теплицы организованы по производственному, наиболее понятному натуралисту, особенно технарю, принципу. Любой процесс, вплоть до рождения детей (такие проекты попадались в социалистических утопиях), можно построить как производственный. Это значит, во-первых, что существует жёсткая связь того, что изготавливается, с потреблением. В качестве связи могут использоваться маркетинг и прикладные исследования (социологические, политологические, экономические и др.). Хотя, насколько я знаю, всё это применяется в весьма слабых формах: я не слышал, чтобы кто-то проектировал рынок или заказывал специальные исследования социальных и прочих последствий и реакций объемлющих систем на продукт. Во-вторых, как во всяком производстве, рынок требует выжимать из работника всё, что можно, все его силы, в данном случае, интеллектуальные. Тут применяются административное давление и материальный интерес. В-третьих, работа протекает по жестким планам с временными и финансовыми ограничениями, как на заводе, – этого опять требует товарный рынок. И тут возникает вопрос: может ли организация, жестко тактированная, целевая, односмысленная (рынок!) и берущая человека только как рабсилу (даже в "интеллектуальном" варианте), обеспечить процесс развития, адекватна ли она ему? Или иначе, чтоб уж совсем стало ясно: является ли развитием рост производства? Ответ получен давно, до нас: нет, хотя он может стать одним из следствий развития. И вот получился разрыв: в головах по-прежнему сидит благородный замысел развития (правда, ставший уже идеологемой из-за неопределенности – кого или что собирались развивать и что это значило), а руки сами соорудили для этого непонятного дела то, что привыкли делать всегда, – слепок со следствия, с прототипа организованности совсем иного процесса. Работа по осмыслению замысла, его развёртыванию в конкретной социокультурной, исторической и интеллектуальной ситуации через понятийную и системную проработку не была проделана. И это называется практикой! Время от времени, обезумев от неудач и провалов, кто-нибудь предлагает "реорганизовать рабкрин", не затрагивая оснований; администраторы же, как всегда, успокаивают общественность выгодными сравнениями с другими странами: дескать, если уж там не хватает мышления и понимания, то нам беспокоиться не о чем. Что это, как не демонстрация комплекса неполноценности? (Эта ситуация, между прочим, показывает, что противопоставления "грядущего капитализма отживающему социализму" не приближают к пониманию развития, не здесь надо копать).

В результате всего этого теплицы превратились в благотворительные учреждения, которые на короткое время пристраивают репатриантов и обеспечивают им более или менее привычный образ жизни, а руководством активно используются для собственного жизнеобеспечения и поддержки хавэрим. Такие вот характерные для Израиля филиалы собеса, где социальная функция давит все остальные.

По-моему, Н сильно упрощает ситуацию, имея в виду только олим. Все находятся в одном положении.

Так сложилась современная жизнь, так усложнились её структуры, что введение любого технического средства тянет за собой изменения в наличной деятельности, часто даже требуется создавать новые виды деятельности. Если не учитывать этого обстоятельства, то даже при хорошо поставленном маркетинге толку не будет, потому что реальностью стала ситуация организации деятельности, а ситуация внедрения ушла на покой.

Современный (израильский?) инженер - проектировщик фактически оперирует объектами двух типов: собственно техническим средством и деятельностью, в которую техническое средство включается и которую оно преобразует. А это значит, что организация его собственной деятельности должна быть иной, чем в случае оперирования одним только техническим средством.

Он-то оперирует, а понимает ли? Беда в том, что адекватных представлений о деятельности и её преобразованиях у технаря нет, этому его нигде не учили. Потому он действует, как умеет, и не контролирует социальные (в широком смысле) результаты и последствия. Если речь идёт о техническом средстве, незначительно отличающемся от существующих, и стандартной деятельности, то, опираясь на опыт, можно с большой вероятностью предвидеть также и социальные реакции. Например, застройка многих городов воплощает слегка прикрытую дизайном идею производственного образа жизни: поработал-отдохнул-в-палисаднике-потребил-поспал. Средовых объектов не хватает или они убоги. В рамках этой идеи добавление ещё одного строения, ещё одной площади или сада ничего не меняет (хотя именно такое увеличение массы у нас называется "развитием города"). Но если израильский архитектор захочет помочь жителям организовать другой образ жизни, без культурологических, историософских, социологических и т.п. представлений он не сможет выполнить своё назначение. Мало того, ему понадобятся ещё и особые социотехнические понятия и знания, ведь он собирается осуществлять деятельность преобразовательного типа. Понятно, что при этом и структура его деятельности изменится за счёт ввода гуманитарных исследований, к примеру. Проблема состоит в том, как соединить в одной инженерной деятельности технико-технологические и гуманитарные аспекты.

Эту проблему методологи решали в связи со становлением новой инженерии как проблему оперирования составными, "естественно-искусственными", или "кентаврическими" объектами. Практически все сегодняшние объекты таковы: с познавательной точки зрения они "естественны", поскольку живут по своим внутренним законам, а с преобразовательной – "искусственны", так как порождены какой-либо деятельностью и представляют собой её "свёртку". А деятельность – структура "искусственная". Стало быть, современный проектировщик фактически выходит в управленческую позицию: он проектирует "искусственное" – организованности деятельности, которые затем включает в другие системы деятельности. Таким "неочевидным" путём – соединяя "искусственное" с "естественным" – он управляет другой системой за счёт изменения "естественных" законов её жизни.

Я снова задаю вопрос: понимает ли он, с чем имеет дело и что делает? Рискнул бы сказать, что нет. Стало быть, не может нести ответственности за свою работу, как тот человек, продукция которого обрушилась в Яркон на Маккабиаде. Меня в этой истории поразило то, как этот "инженер" оправдывался: дескать, я делал расчёты, и они оказались точными! И всё. Видимо, такой аргумент в Израиле считается уважительным! Он и впрямь достаточен для натуралистического мышления. Гениальный Райкин вряд ли предвидел, что и в Израиле один портной будет пришивать пуговицу, другой – рукав, а третий – борта, а потом в этом одеянии клиента не только в массажный кабинет, но даже в страшную Холодногорскую тюрьму не впустят. Но Б-г с ним, с пиджаком, тут ведь речь о человеческих жизнях. А диагноз прост: деятельность фактически стала инженерным объектом, но мы этого не понимаем и работать с нею не умеем.

Похоже, такое разделение труда было спровоцировано бездумной, некультурной технологизацией, из-за чего потерялось целое. Стало быть, и осмысленность действий. Этот несчастный человек не подозревал и до сих пор не понимает, что на самом деле он проектировал организованности торжественного перехода спортсменов через реку, поэтому нельзя было ограничиваться стандартными действиями, например, только расчётами, инженеру предстояло организовать новую систему деятельности и, прежде всего, свою собственную таким образом, чтобы охватить ею проектируемые организованности всей деятельности, поскольку у неё нет частей (Гегель: части есть только у трупа); предстояло включить в неё и организацию входного контроля материалов, и организацию надзора за производством работ, и организацию финальных испытаний, и авторский контроль за исполнением всего этого. На пальцах или на словах ему, наверняка, объяснили, что будет происходить, но об организованностях как объектах проектирования ни он, ни его заказчики ничего не поняли. Был такой Инженер Владимир Георгиевич Гарин-Михайловский, ты его знаешь, памятливый читатель, как писателя: "Детство Тёмы", "Студенты" и другие хорошие повести. Так вот он... Хотел я было рассказать, как он понимал инженерию и организовывал свою деятельность, чтобы брать ответственность не только за то, что проектировал, но и за всё то, что потом происходило на построенном объекте, да вовремя увидел, что для этого надо новую книгу писать. К тому же, в его повестях всё это есть. Жаль, что не на иврите.

Напрашиваются наивные вопросы: как технологизировать проектирование, где место инженера в структуре технологизации? В развитых странах технологическая организация деятельности уже культурно нормирована, а у нас? Подражание – не культура. Каково состояние нашей инженерной культуры? Как-то я заговорил об этом с одним человеком. Он оказался психологом и сразу заявил, что причина – в восточном менталитете. У меня потемнело в глазах, руки опустились и наступил паралич мозга. Может быть, понятие "менталитет" продуктивно в его узко профессиональной области, но как только мы пытаемся с его помощью схватить и понять особенности ситуаций, разрешение которых требует выхода в действие или вообще какой-то активности, мы упираемся в непроходимую стену, ибо работать с менталитетом – что прививать грушу на сосну. Разные у нас ситуации: психологу надо объяснять, мне надо действовать, стало быть, разные должны быть мыслительные инструменты.

Старожилы рассказали мне много такого, из чего следует, что "падения мостов" нередки во всех сферах израильской жизни, то есть неумение работать с деятельностью повсеместно. Потому, к примеру, балабайты сопротивляются введению в производство любого новшества: хотя о деятельности они никакого представления не имеют, но чувствуют печенью, что-то здесь не так, это поле – минировано! А потому конституируют свою деятельность ценностно – рамкой устойчивости: пусть доход будет меньше, зато постоянный. (Мой знакомый инженер сразу после репатриации попал на один завод, разумеется, рабочим. Немного поработав, он увидел, что путём нехитрых изменений, лежащих буквально на поверхности, можно сэкономить материал и затраты электроэнергии, а также повысить качество изделия. Стоило это гроши, и он брался всё сделать сам. Он радостно сообщил об этом хозяину. Тот кратко ответил: "ло роцим". Через какое-то время знакомый ещё что-то предложил, после чего был уволен. Таким манером он прошёл трёх балабайтов: ну не может человек не работать профессионально! И только прощаясь с третьим, он, наконец, понял, что на самом деле хотел ехать не в Израиль, а в Японию, там, говорят, тоже есть евреи). С другой стороны, безработные инженеры-олим тоже не шибко грамотны в таких делах. Они свято верят во всемогущество административных форм и наивно полагают, что стоит только объединиться вокруг своей обездоленности, подменив смыслы деятельности личными целями, и породить очередную форму, например, инженерный центр, как проектный и изобретательский потенциал рекой потечёт в реализацию, надо только "напрячься и правильно организовать работу". Под этими магическими словами обычно понимается вот что: всех оповестить о том, что у нас есть такая маленькая, красиво упакованная штучка, которая… и т.д., поспрашивать балабайтов на тему "чего изволите", выбить у кого только можно денег, чтобы продолжать делать то, что делали всю жизнь, и попытаться "внедрить" свои несомненно полезные и эффективные разработки (исходя из понятий "эффективность" и "полезность", полученных совсем в других ситуациях), опираясь на прямые личные связи, подкуп или давление авторитетных лиц. То есть поработать локтями и втиснуться в щель, полагая, что она есть. Таков в общих чертах используемый нами механизм технического прогресса. (В 50-х годах американские дизайнерские фирмы, имея цель сбыть свои шкафы и кофемолки, заказали психологам-социологам опрос на тему: нужны ли на кухне все эти чудеса цивилизации и где их размещать. Психологи-социологи стали ходить по квартирам и спрашивать домохозяек. Ничего путного из этой затеи не вышло. Хотя опыт не прошёл даром: нашлись люди, которые поняли, что фирмы должны не спрашивать ''чего изволите'', а сами задавать новый образ жизни и деятельности семьи на кухне с включением в них технических помощников. Пришлось перестраивать работу фирм, вводить новые процессы и функции. Когда обратили внимание на деятельность, и сбыт пошёл, и доходы появились).

Тем не менее, кое-что удаётся "пробить" и "внедрить". Только вот очень многих такое положение дел не устраивает. В то же время, они не склонны анализировать ситуацию из-за отсутствия в нашей инженерной культуре соответствующей нормы. Потому и не видят, что магистральный путь выхода из этого тупика пролегает не через интенсификацию социально-коммунальных отношений, а через преобразования деятельности – принципиально нового объекта инженерии: чтобы включить в деятельность свою разработку, нужно деятельность переструктурировать, производя над нею разные конструкторские операции – заменять одну рамку, конституирующую деятельность, на другую, разбирать и собирать деятельность и т.д.

Итак, надо проектировать не только частные технические средства и технологии, но полные организованности самой деятельности. А перед тем, как собирать систему деятельности, нужно выполнить сложную работу по определению её новых рамок, которую можно сделать только если анализировать и проблематизировать процессы в объемлющих системах, а для этого надо сначала различить и развести смыслы деятельности и цели её участников, не подменить первые вторыми (то есть не строить очередную социальную корпорацию), а перед этим... Уф! Я увлёкся, любезный читатель, и начал уже вещать об очень интересной области приложения наших сил – об оргпроектировании. Но что поделаешь, больно смотреть на людей, зря тратящих силы на "пробивание" и, в конце концов, люмпенизирующихся. Их здесь собралось несколько десятков тысяч. Жизнь-то наша – она одна.

Исторически инженерия появилась тогда, когда стали исследовать свойства материалов и конструкций, строить теории инженерных объектов, дающие возможность рассчитывать их свойства. Это вроде так просто и всем известно! Надо лишь с этой же – инженерной – точки зрения взглянуть на новый объект, признать его родным и по поводу него развернуть такого же рода (по функции) работы, как и на заре инженерии. Разумеется, операциональные и содержательные аспекты будут другими. Вот тут-то мы с тобой, дорогой, и въехали в проблему: за счёт каких мыслительных средств можно обрести эту "точку", то есть выделить ядро понятия "инженерия" и, опираясь на него и нашу ситуацию, построить новое понятие, нужное нам, чтобы... ну, ты сам уже знаешь, для чего, не хочу повторяться. Можем ли поставить вопрос о создании новой инженерии и, если да, то как на него отвечать? Мне кажется, на этом пути изобретатели и светлые головы преуспели бы больше, поскольку, наше трудоустройство по специальности и надлежащий социальный статус, ради которых всё это и затевается, сами по себе по большому счёту никого, кроме нас, не волнуют, а такая постановка вопроса общественно значима и осмыленна, и, если мы поучаствуем в его решении – больше некому, – наши личные цели будут достигаться автоматически, вполне возможно, без политических манифестаций и испытаний на жалость израильского обывателя. Если нам не удаётся справиться с нашими жизненными трудностями в лоб, давайте, зайдём "с чёрного хода". Тут и должен сыграть наш "потенциал", если он есть!

Будь у меня побольше времени, мы бы с тобой, читатель, поразмышляли над этим событием и в другом плане: попытались бы понять, что такое безопасность. Мы бы увидели, что с управленческой точки зрения источник опасности – технической, социальной, военной, экологической и всякой другой – в дефектах организации нашей деятельности, а не во внешних факторах. Вывод, как ты понимаешь, практически важнейший.

Я всё сказал, теперь пусть Н продолжит.

—На фоне фонтана слов о "постиндустриальном обществе" до сих пор не понято, что сегодня уже нельзя, как в прошлом, выстреливать технологиями в белый свет и искать заказчиков, полагая, что где-то они томятся в ожидании и надо им только свиснуть. А вы ещё обижаетесь, когда я говорю о провинциализме, провинциал – он всегда сзади. Теперь, в режиме развития, заказчиков надо создавать. Для этого – относиться к технологиям как к возможным средствам фиксации в воспроизводстве результатов развития систем деятельности и мыследеятельности у заказчика. И акцентировать именно проектирование этих систем. Это совершенно меняет всю сегодняшнюю идеологию так называемого развития и требует тщательной проработки. К тому же, технологизация отнюдь не панацея, подходит не ко всем системам и не во всех случаях. Прежде чем предлагать и осуществлять какие-либо усовершенствования теплиц, следовало бы обсудить и понять, что означают для Израиля "развитие", "техническое развитие", "хозяйственное развитие" и так далее, и как их осуществлять. Это и надо нам с вами делать, больше некому. При этом могут появиться более реалистические формы, а если уж настаивать на теплицах, то они получат действительную рамку развития вместо фиктивно-демонстративной. Почему бы не попытаться сделать так, чтобы теплицы выпускали специально подготовленных людей (и не только из числа репатриантов), способных не щели искать там, где их быть не может, а как бы в стороне от функционирующих и воспроизводящих структур создавать организационные проекты и программы. Как я понял, здесь не знают, что это за звери и зачем они: в режиме функционирования и воспроизводства всё это не нужно и востребуется только в режиме развития. Теплицы могли бы готовить особых людей, с гуманитарной ориентацией, понимающих, что социум ни слезой, ни уговорами не прошибёшь, и что, кроме социума, существуют ещё культура, история и мыследеятельность – не "вообще", не абстрактно, а как практические рамки самоопределения, как рабочие инструменты, а также общество, которое за счёт появления этих людей сможет развиваться. В результате их действий, я думаю, не пришлось бы создавать тепличные условия изобретателям и светлым головам, их расхватали бы на полпути от дома до лишкат аводы – просто потому, что было бы кому и зачем расхватывать.

Некоторые партии в предвыборном кайфе обещали сделать Израиль страной высоких технологий. Не знаю, насколько такая перспектива оправдана для нас, мне она не очевидна, но допустим. Такой "большой китайский скачок" сам по себе, конечно, не есть развитие, но может стать одним из его следствий. Интересно, как они собираются организовать развитие, за счёт каких ресурсов? Есть ли у них понятие "ресурс развития", которое надо положить между "гениальным еврейским мозгом" и "страной хай-тек", чтобы перейти от одного к другой?

—Ничего, сообразят. Вот Нетаниягу обещал сделать Израиль капиталистическим, и нас ждёт оживление экономики, – сказала Т. – Нас завалят иностранными инвестициями, вырастут наши собственные серьёзные предприниматели, сократится разрыв в доходах.

—"И всё у нас будет хорошо" – Русский проект, – сказал Н. – Мне это напоминает горбачёвское "нам нужно больше социализма", особенно, если учесть, что после Маркса классического капитализма больше не существует. Даже в России многие уже поняли, что перенос голых форм с одного места на другое ведёт к разрухе или колонизации. "Дух капитализма", о котором ещё Макс Вебер говорил, не переносится, он должен возникнуть на месте, в историческом процессе. Вот я и хотел бы знать, за счёт какой истории Биби собирается за четыре года дорастить его до плодоношения? Это первое. Второе: что цель, а что средство – хозяйственное развитие или капитализм? Почему для Израиля капитализм бесспорное первостепенное благо? Обороты капитала поддерживают лишь процессы воспроизводства и функционирования, это ещё Шумпетер засвидетельствовал, да и многие другие. Но развитие может и не возникнуть. А демократизация – не следствие капитализма, а его условие.

Когда что-то строится, расширяется или растёт, – это не обязательно развитие или его следствие. Может быть, кто-то с похмелья окинул мутным взглядом окрестность: земля есть, проект и материалы в наличии, в банке деньги распухли, дешёвые румыны бьют копытом, а по домам сидят безработные евреи; дай-ка чего-нибудь сооружу, подкину им десяток-другой рабочих мест. И клепает то, что до того сам сто раз проходил или другие делали. Плохого здесь ничего нет: бизнесмен прирастил свои доходы, а люди получили работу. Но кто и куда тут развился? Такими способами в лучшем случае мы увеличим хозяйственную массу и, возможно, уровень жизни, но не качество жизни. Да и то, вряд ли, что видно во многих городах развития.

Вот смотри, в какую ситуацию, инспирированную, в частности, пониманием капитализма как панацеи, вляпались наши инженеры. Израильский социум закрыт, и попасть туда восьмидесяти тысячам инженеров нельзя. Если уж госдеятели искренне скорбят о безработной армии инженеров и учёных, почему бы, например, не создать несколько небольших предприятий – на пробу с начальным государственным акционерным капиталом, с выгодным ассортиментом продукции. Потом, когда дело пойдёт, вольются новые акционеры, и можно будет постепенно выкупать у государства акции, предусмотреть финансовую и организационную помощь благополучных предприятий отстающим, то есть с самого начала надо иметь в виду построение ''своей'' промышленности. На этом пути можно было бы поставить и легче решать проблему создания израильской инженерии, коей пока нет. Сами инженеры с таким делом не справятся. Во-первых, далеко не все способны поражать мир суперизобретениями или желают иметь свой бизнес, подавляющая часть хочет просто нормально делать свою профессию, и это надо учитывать (в любой стране, как мы знаем, изобретателей и бизнесменов не более пяти-семи процентов от населения, больше и не нужно). Во-вторых, даже если б вдруг все поголовно стали бизнесменами, ни у кого своих денег нет, и никакой банк, никакое благотворительное общество вроде Мисрад клиты необходимого стартового капитала голодранцам не даст. Найти частных спонсоров, как мы уже поняли, нереально, а если единицам и ''повезло'', то, как правило, из них выжимают их знания и разработки, а затем прикидываются метлой и говорят: ''нам это не нужно''. Когда автор сгинул с глаз, ''это'' реализуется или продаётся. Социум закрыт. Примеров сколько угодно.

Это предложение не моё, можно придумать и другие, более умные варианты. Дело, однако, не в них, а в реакции на них. Понимаешь, всё хорошо на своём месте, в том числе капитализм. Абсорбцией капиталист не занимается, это дело государства. Когда же в экстремальных случаях, вроде алии, госдеятели ссылаются на ''свободную страну'' и капиталистические отношения, это с моральной точки зрения кощунство, с социальной – консервация социума и своих статусов, а с методологической – прямой и ясный отказ от развития. Поступают ли они искренне, лукаво ли прикрывают отсылкой к капитализму свою немощь или социальные интересы: это и есть действительная ситуация и государственная программа ''абсорбции'' для инженеров.

Последние дни по TV идёт реклама "Самсунга". Как ты думаешь, о чём? Конечно, они рекламируют свою электронику, но как! Через характеристики качества жизни: вы будете больше знать, больше уметь, больше понимать, а если вам этого мало, мы ещё что-нибудь придумаем! Вот ведь куда глаз смотрит! Мне же иногда кажется, что предельная мечта израильского "капитализма" – это чтобы у каждого был свой свечной заводик.

—Если это шутка, то в ней правда обратно пропорциональна высокомерию, – сказала Л. – Ты критикуешь капитализм?

—Нет, я в здравом уме. Но я против того, чтобы объявлять что-либо панацеей. Давайте согласимся с тем, что назначение человека – самореализация. Человек многомерен, у него много желаний – стать таким и сяким. И когда я говорю об "общественном развитии", то имею в виду не что иное, как создание разнообразия способов и форм бытийствования и их смены. В идеале это означает такое состояние, когда есть много разных параллельных социальных структур, в которые человек входит, где он существует и из которых выходит – по своему желанию (открытость), он умеет это делать культурно, и всегда найдётся или может быть создана структура, подходящая для него. Если ещё эти структуры захвачены мыследеятельностью, они становятся общественными, то есть историческими структурами, и в них протекает наше бытие. Это также означает разнообразие процессов, в пределе универсум процессов в разных модификациях и приложениях. В методологии эти вопросы обсуждались лет 15-20 назад. Конечно, как всякий идеал, всё это нельзя превращать в фетиш, и не стоит сожалеть о его недостижимости. Первое ведёт к догме, второе парализует действия. Ценность идеала – в инициации воли.

Общественное развитие, по сути, есть становление гражданственности. В этом смысле гражданином я назвал бы не только того, кто голосует, служит в армии и платит налоги, а того, кто может создавать средства такого структуростроительства, владеет ими и бытийствует во множестве разных общественных структур. Тут и связь индивидуального самоопределения с общественным. Это и есть "демократия участия" и, как видно, она требует серьёзного интеллектуального обеспечения.

Возможно, наши репатрианты хотели создать свои организации не только как социальные, но и как общественные единицы. Пока, однако, они выглядят лишь социальными, содержания в них маловато, всё больше административной суеты. Недавно в одном городе проводили Всеизраильскую конференцию по энергетике. Организаторы – местный инженерный центр и Хеврат хашмаль. Приехало много инженеров-олим в надежде получить работу. Они ведь мыслят регулярно, когда одно вытекает из другого: раз приглашают безработных, значит, есть у Хеврат хашмаль задачи, с которыми сама она справиться не может. Тут мы и пригодимся. Логично? Логично. Эта логика их и подвела. В докладах электрической компании рассказывалось о том, как устроена израильская энергосистема и её части, о том, как им вольготно живётся и будет ещё лучше, а инженерный центр демонстрировал, что ещё не всё забыто из того, чем они занимались до репатриации. Никаких задач, никаких заказов. Когда доклады были сделаны, ораторы удалились, так что и переговорить о том, что интересовало приезжих, было не с кем. Мои знакомые вернулись оттуда в полном недоумении. Зато инженерный центр "привлёк" и "охватил", а Хеврат хашмаль "доказала", что слухи о якобы дискриминации русим при приёме на работу - ложны (докладчики были русскоговорящие). Вот и весь результат. Как ты считаешь, есть ли в нём какое-нибудь содержание, кроме идеологического и административного? Стоило ли ради этого срывать людей с мест? Вот она, суета.

Я вижу здесь два тормоза: ориентация на образцы израильских социальных структур при слабом представлении о развитии и его месте и недостаточная гражданственность участников. Потому всё это довольно худосочно и пародийно.

Вот ещё пример. Создаётся в Петах-Тикве инженерный центр. Приезжают эмиссары, собирают безработных учёных и инженеров и объясняют, что в одном городе сделали то, в другом сё, там что-то получается, а здесь не пошло. Почему? – не объясняют. То есть делятся эмпирическим опытом. Рассказы перемежаются идеологемами вроде "мы достаточно настрадались", "хватит терпеть" и "мы им ещё покажем!". Слушать это приятно, и все благоговейно внимают деловым людям большого полёта.

—Во всяком новом деле идеологизация необходима, – сказал С.

—Да. Но если здесь остановиться, получится организация политическая или религиозная. Может, инициаторам это и нужно, а остальным десяткам или сотням? Для инженерного центра требуется ещё кое-что – содержание. Нужно ли тиражировать то, что есть, или попытаться подумать о новых смыслах и назначениях центра? Или иначе: нужно ли опять повторять пройденное со всеми его шишками и жалкими результатами? Где и как определять новые смыслы, как строить организацию, могущую их совмещать со множеством личных целей и установок участников? Большие люди о таких пустяках не говорят, у остальных эти вопросы тоже не возникают, они уже в сладких мечтах видят свои изобретения и проекты в действии. Откуда же возьмётся содержание? Дальше начинается игра в демократию: всем предлагается "дать свои предложения о работе центра". И люди начинают нести чепуху – пространства самоопределения не заданы, основания суждений непонятны, даже формальное обсуждение "предложений" не проводится: один говорит своё, другой своё – без всякой связи друг с другом. В общем, душу изливают – в пустоту. Понять их можно. На самом деле, у руководителей этого театра нет задачи обсудить и даже предложить, но вменить, или, как раньше было, внедрить. Что и как будет, они знают заранее, и в меру своего понимания манипулируют людьми – других способов внедрения ведь не существует.

—Но зачем им это нужно? – спросила Г.

—Официально объявлено, что ради трудоустройства и переквалификации. Но когда личными целями подменяют общественный смысл, организация теряет общественную поддержку, то есть устойчивость. А эти цели, кроме нас, никого не волнуют. Чтобы стать общественно осмысленными, они должны попасть в рамку ''общественной единицы''. Наши инженеры это ощущают, но выразить не могут. Можно предположить, что инициаторы добровольно заблуждаются. Нет опыта, понимания ситуации и так далее. Но, с другой стороны, они люди вроде бы искушённые. Также порядки и традиции социальной жизни в стране ясно указывают на то, что эта мистерия осмысляется ими в политической рамке: скоро муниципальные выборы и всякое прочее, нужно набирать очки и электорат. Вследствие дефицита мышления в Израиле сила считается главным ресурсом во всех случаях, а силовое давление – главным способом выколачивания денег. Так что путь тиражирования – скорый и демонстративный – их вполне устраивает. Но даже чтобы сформировать эту силу, то есть собрать толпу, нужно предъявить какое-то содержание, вокруг которого сгруппируются люди и на которое предполагается отпустить деньги.

—Ну и что, – сказал С, – если так, то всё нормально, и поддержку с этой стороны, особенно материальную, надо приветствовать. Если живёшь на пособие, нет богатых родственников в Америке, а также других способов, кроме политических, добыть ресурсы для центра, значит, надо выходить в политику.

—Конечно, надо. Но это решение, как я уже сказал, частично. Если на нём остановиться, дела не будет. Политическая конъюнктура переменчива, значит, поддержка временна. А что потом? Ресурсы конкретно для чего? За счёт какого содержания жить дальше? Деньги – не содержание. Предположим, политическая акция удалась, и шекели у казны вырваны. Теперь их надо распределять: инженерных центров, подобных нашему, несколько десятков. Дать всем сестрам по серьгам, значит распылить средства с минимальным эффектом. Выбрать тех, кто предъявит наиболее качественные и продвинутые разработки? Предъявлять нечего – такими мелочами мы не занимаемся, внимание сосредоточено не на содержании центра, а на размахивании лозунгом центра. Остаются критерии вклада в политический успех или личных связей. А это значит, что, попав в бессодержательность, эти деньги будут использованы в административной сфере или на личные нужды. Ну как не порадоваться за наших олим – схватывают нормы израильского социума на ходу. А ещё кто-то жалуется на отсутствие абсорбции.

—Вот её магистральный канал! – подсказала Т.

—Для устойчивости центра нужны также и другие основания. На учредительном собрании я пытался поставить этот вопрос, но никто не среагировал, сказали ''теория и схемы – это потом (!), когда будем спокойно (!?) работать''.

—Ты не очень хорошего мнения о наших людях, - заметила Г.

—Дело не в том, хорошие они или плохие, не в этих категорях надо обсуждать. Люди, как люди. Содержание центра – в его организации, а они, как и местные, привыкли к стандартным ситуациям, когда задачи спускаются сверху. В чём состоит экстремальность ситуации, в которую попали, не понимают, поскольку инструментов анализа нет. Босс думает за нас, самим заботиться об организации незачем (а босс – в том же положении, только более самоуверен – должность обязывает). Поэтому, когда объясняешь ситуацию и показываешь, что готовых задач нет, стало быть, прежде, чем рукосуйствовать, надо ввести организацию: самим выделить и поставить задачи, придумать способы решения и распределиться для решения – больше некому, тут-то срабатывает дефицит мыслительных инструментов, возникает чувство несостоятельности и отталкивания от неприятного, которое опять же не контролируется, и всё это по привычке не думать выливается в сентенции о каких-то «теориях», которые не могут нас вывести к «спокойной» жизни. Ты же понимаешь, что всё это к делу никакого отношения не имеет, «теория» у них даже не хлеб с чёрной икрой, как можно было бы подумать, а просто отмазка. А тут ещё босс начинает ревновать. В общем, полный букет социальности. Такова наша реальность.

На организацию не обращали внимания и основатели хайфского центра, и сейчас он дышит на ладан. Да и у нас, люди сначала нахлынули, а потом поняли, что дела нет, и начали линять. Тут мы и видим, к чему приводит отказ от мышления, от практики, от учёта многообразия, многополюсности ситуации, в которую мы влипли, а также игнорирование того факта, что назначение политики – работать на реализацию содержания. Если его нет, политика замещается политиканством.

—Давайте, споём: ''Первым делом, первым делом – политэсы, ну, а смысл и содержание – потом'', - пошутила Л.

—Меня удивляет, как у них поклонение хай-теку совмещается с пренебрежением к организации собственной деятельности, - сказала Т.

—Они натуралисты, путешествующие на корабле ''Бигль'', им просто нечего совмещать. Технологии натуралист мыслит предметно – как новые машины, процессы и так далее, но не как новую организацию своей деятельности: натуралистический тип мышления не содержит средств обращения ''на себя''. По их представлениям ''теории'' – единственно возможный продукт мышления. Поэтому нет у них понятия ''технологическая организация деятельности'', и не могут они взять в толк, что она означает, в частности, возможность быстрой смены типа или варианта организации, режима работы, задач. Потому-то необходимо эти варианты разрабатывать и заготавливать заранее – в разумных пределах, а часто и применять параллельно, как в нашем случае, поскольку они поддерживают друг друга. Но даже если сию минуту они не применимы, всё равно надо их готовить, если ты видишь в своей работе конечный смысл и держишь цели, то есть действуешь, как управленец. И сколько натуралисту не втолковывай, он всё равно будет действовать однолинейно и ''по вдохновению'', пока не сдвинется с натурализма. А вот, как его сдвинуть – это проблема.

Послушай, читатель две притчи. В том городе, где я давно жил, существовал некий научно-исследовательский институт. Его величали ''придворным'' в честь обкома и облисполкома, которые регулярно нагружали институт разными внеплановыми заданиями. Сотрудники роптали, поскольку это отвлекало их от важных занятий. Своё недовольство они высказывали директору института, добавляя при этом, что есть у них разные хорошие предложения и программы, внедрив которые через тот же обком, можно было бы решить много областных проблем и избавиться от оперативных заданий по затыканию дыр. Директор принимал эти сказки за чистую монету и докладывал о них в обком. Однажды он вернулся оттуда сияющий, собрал Учёный совет и объявил, что отныне начальство заданий не выдаёт, но срочно требует обещанные программы для скорейшего внедрения. Учёные опустили головы и в зале наступила гробовая тишина… Следствием этой фронды стали более объёмные и частые задания.

А вот классический контрпример в вольном изложении. В 1870 году началась франко-прусская война. Адъютант разбудил среди ночи германского главнокомандующего и доложил, что французы перешли границу в месте икс, движутся в направлении игрек силами зет. Фельдмаршал, немного подумав, изрёк: ''План кампании – в пятом ящике моего стола, в синем конверте'', повернулся на другой бок и продолжил храпеть. Сценарии и варианты возможных действий он проработал и заготовил заранее. Французы были разбиты.

—Смысл параллельности общественных структур ясен: расширение возможностей бытия (а не существования). То, чего ты не можешь сделать, помыслить или понять в одной структуре, достигаешь в других. Отсюда автоматическая профилактика и рационализация форм всяческих противостояний и, значит, повышение устойчивости общественной жизни. А что ещё нужно человеку?

Ты наверняка заметил, проницательный читатель, что для Н "существование" и "бытие" не одно и то же и второе более ценно. Ты можешь представить себе такого человека? Не слишком ли он, как бы сказать помягче,…не израильтянин?

Между прочим, эти высокие понятия проецируются в социальную сферу: люмпенизироваться значит отказываться от бытия.

Бытие есть то, что удостоверяет существование.

— Повышение уровня жизни – это создание условий для реализации человека только как потребителя. Остановиться здесь, значит свести все общественные процессы к воспроизводству и функционированию и осуществлять их прогресс. Для этого их выделяют как основные из многих других типов процессов, делят остальные на две части – способствующие и препятствующие основным (сюда попадают процессы развития, поскольку отвлекают ресурсы от основных процессов), а затем по мере сил тормозят вторые и поощряют первые за счёт заимствований и копирования. Такой концептуальной основой и задаётся израильский образ жизни. Мне этого мало, ведь я приехал сюда, а не в Штаты. О создании экономических и политических условий "капитализма" позаботятся специалисты, но всё это будет, как гарнир к мясу. Этого мяса, а оно может быть только собственным, пока не наблюдается. Вы понимаете, что я имею в виду интенцию развития. Это во-первых. Конечно, в любом случае важно интенсифицировать инвестиционный процесс, и у нас для этого есть разные возможности. Но ещё важнее выбрать такие направления вложений, которые не приведут нас к "ситуации городов развития" и в то же время покажут всему миру, что наши вложения осмысляются в рамке развития, а не воспроизводства.

—Чтобы расчистить то, что ты навалял за десять минут, бригаде мойщиков не хватит месяца, – сказал С. – Чего стоят твои сантименты по поводу назначения человека, какая "самореализация"?! Ведь если что и может развиваться, то мыследеятельность, а мы и наши организованности развиваемся по сопричастности к ней, когда и поскольку она соизволит нас захватить, как свой материал. Потому назначение человека – приуготавливаться к сопричастию в качестве такого материала, быть всегда готовым к визиту мыследеятельности. И она тебя посетит. Вот тогда-то перед тобой откроются проблемные горизонты, выбирай любой и "самореализуйся", сколько душе угодно. Между прочим, в таком приуготавливании человека состоит назначение современного образования. Мы существуем во многих плоскостях и срезах мира: в природе мы биоиды, в социуме – индивиды, в истории – личности, и всё это разнообразие охватывается мыслью о нем, о разнообразии. Нет мысли – нет и "полного" человека. В этом смысле человек есть мысль о человеке, идея человека. И мы её несём, поскольку человеки. Так что "самореализация" – следствие развития мыследеятельности. А что получится, если поставить её впереди? Вот ты сейчас витийствовал, как я видел, с удовольствием, можно сказать, "самореализовывался" в твоём смысле. И куда ты продвинулся? Где сел, там и встал, никаких проблем, никакого развития, одна "самореализация"! Нужна она тебе? Ладно, не отвечай, всё это лучше обдумать, не спеша.

Второе: с идеалами лучше на улицу не выходить, лучше держать их в столе. Это – твои идеалы. То, что они соответствуют культуре западного типа, никого не обязывает их разделять. Особенно в Израиле. Насильно гражданином никого не сделаешь, а у меня большие сомнения в том, что значительная часть населения жаждет бытийствовать как граждане в твоём понимании. У них свои резоны. Ты не ставишь проблему, а просто пытаешься уйти в идею, как в своё спасение. Поэтому непонятно, что нам делать с твоими идеалами.

Третье: ты и не заметил, что, рисуя картины будущего, влип в проектный подход. Кстати, это замечание относится и к разработчикам программы "Израиль – 2020". Не работает он для таких объектов, как общество, город, образование и т.п., и ты это прекрасно знаешь. Точно так же, как и научный подход. Это всё объекты исторические, а не целевые, проектирование же требует задавать цель. Реалистический путь общественных изменений, и это уже многие поняли, строится на рефлексивной способности самоосознания общества или общественной единицы, коль скоро она изоморфна обществу. И самоизменения за счёт присовокупления к себе нового знания или понимания, полученных в самоосознании. Стало быть, никакие финальные картины проектного типа, особенно, научно обоснованные нереалистичны – они не содержат знания о себе, кроме такого, что их авторы – натуралисты. Если же они реализуются, то с насилием и разрушениями. Примеров сколько угодно. Поэтому упор надо делать не на финальность объекта, а на введение новых, расширение действующих, укрепление нормативной базы и культивирование разнообразных механизмов общественного самоосознания. Здесь-то можно выйти на проблематику нового образования и новых гуманитарных исследований как ресурсов общественного развития, включая и проблемы создания их материальных основ.

Четвёртое: я не соглашусь, что в Израиле нет капитализма. Возьми, например, оплату труда. Основная масса новоприбывших репатриантов сходу отдаётся на съедение мелким балабайтам. Все мы и наши знакомые успели поработать у многих из них, прошли разные курсы. И что же? Никто не получал больше минимума, нас ещё и обсчитывали. Расчёт прост: чем меньше зарплата работника, тем больше остаётся балабайту.

—Мы для них, что манна в пустыне. Они элементарно нас эксплуатируют, пользуясь нашей слабой ориентацией в реалиях жизни, безответностью и добросовестностью, – пожаловаласьГ.

—Мой друг – геолог высшей квалификации, в Израиле таких можно по пальцам перечесть. За час его работы балабайт берёт с заказчика 130 шекелей, а ему платит 14. И таких примеров во всех отраслях хозяйства можно набрать, сколько угодно, – добавила Т.

—Балабайт и должен так поступать, – ответил С, – иначе какой же он капиталист? Но ватиким и сабрим он платит тоже мало – этнические и культурные различия для капиталиста значения не имеют. Просто местные жители с высшим образованием на наши работы, мягко говоря, не претендуют. Так что расчётность, хоть и убогая, есть. Конкурентность, системы оборота капитала, частная собственность и прочие атрибуты тоже налицо. Капиталистический способ организации хозяйствования и его институты давно уже вошли в мировую культуру. И столь же давно капиталистические страны делятся на передовые и отсталые. Так что, конечно, дело развития, в частности нашего, – не в капитализме как таковом, который со времен Маркса не изменился, все его принципы остались в силе. Но к нему нечто очень важное прибавилось (а может, он добавился к чему-то), особенно в 30-х годах, уже после веберовского анализа и "чёрной пятницы" 29-го года: новое понимание тех же самых принципов. К примеру, новое понимание расчётности: если работнику больше платить – в разумных пределах, – то отдача будет больше; добросовестная конкуренция способствует стабильному росту доходов, и так далее. И ведь большинство балабайтов это знают, а если не знают, то могут подучиться. Так что дело и не в недостатке того, что сегодня в Израиле называют образованием, – доступ к культуре, в частности, к культуре бизнеса, есть.

Дело, действительно, в другом, в том, что ты называешь интенцией развития, а я – каплей скипидара в заднице. У наших балабайтов мало хотения двигаться, того хотения, какое было у первых поселенцев в Израиле или у движения "Гуш эмуним".

Но теперь и этого недостаточно: им не хватает социальной ответственности.

—Что ты имеешь в виду? – спросилаЛ.

—Очень простую вещь: понимание того, что росту и процветанию бизнеса способствует стабильность социума, а для этого надо заботиться о качестве жизни работника, хотя бы и мойщика, о его росте, о качестве продукции или услуги, о качестве среды обитания, о нуждах города и своей общины, о современном образовании, о разумной благотворительности, о добросовестной рекламе, об общественной коммуникации и о многом другом. Ведь ответственность за что-то есть со-ответствие этому, а как можно чему-то соответствовать, не понимая его?

Тут мы и приехали. Причина нашего отставания – в слабом понимании. И круг замкнулся: понимание нужно тому, кто хочет действовать и изменять свою жизнь! И это есть экзистенциальная проблема, в которую упирается хозяйственное развитие. Решение надо искать в антропоисторических рамках. Дело это длительное, намного дольше срока каденции, и от правительств мало зависящее. Единственное, что мог бы сделать Нетаниягу, – попытаться создать необратимую ситуацию за счёт прецедентов.

—Но есть законы или традиции по многим из этих пунктов, – возразила Г.

—Законами проблема понимания не решается. Человека можно заставить делать что угодно, в частности, через законодательство, но понимать ситуацию он лучше не станет. И при удобном случае нарушит закон, что мы и наблюдаем. Социальная ответственность капиталиста выращивалась долгим и трудным путём – через культуру, в которую заносились элементы, добытые путём проб и ошибок, буквально кровью. Мы, конечно, эти нормы как-то заимствуем и кое-как применяем, но дело движется уж очень медленно, далеко не в том темпе, который требуют социокультурная и политическая ситуации.

Как ускорить процесс? Отправить всех балабайтов в школы и университеты? Даже если б такая фантастика осуществилась, она бы ни к чему не привела: в наших учебных заведениях дают знания (которые, кстати, ещё надо уметь брать), а не учат пониманию. Можно влиять на исторические процессы, если схватывать их во всей сложности, – уметь учитывать и совмещать много разных планов, фокусов и времен ситуации, структур и позиций, и прочая. Для такого дела нужен другой тип мышления, чем тот, который сегодня процветает, и новое образование. А хотение...

—Ты нас перегрузил, – прервал его Н, – мы увлеклись и забыли старую песню о главном: пора вздрогнуть и расслабиться.

—У меня есть тост, – подхватила Т. – Время от времени в классах устраивают "день еды", возможно, это отдельный урок, после которого на месте протекания учебного процесса остаются недоеденные питы, разлитые напитки и размазанные пирожные. Настоящий мойщик ждёт этих "дней" с нетерпением – есть возможность проявить и повысить свой профессионализм и полностью себя реализовать, как хотел Н. Сегодня был такой день, я счастлива и предлагаю выпить за "йом охэл".

—Лэхаим, – сказали все дружно.

Сделав, что надо, и смачно закусив, беседа потекла дальше. (Снобы, которые увидят в предыдущей фразе стилистическую несообразность, вспомните: "Закурив, между солдатами завязался разговор". – Лев Николаевич).

—Создание теории – дело долгое, – сказала Т, – и неблагодарное: теоретики становятся маньяками, обычно плохо материально обеспечены, недоедают, не моются и вообще не развлекаются. Если им повезёт, их признают после смерти, но живём-то однова. Поэтому давайте ограничимся Концепцией мытья полов, а для передачи опыта создадим специальный факультет с сильным практическим уклоном в Тель-Авивском университете: потребность в профессиональных мойщиках высшей квалификации резко возрастает в связи с тем, что ближневосточная ситуация поплыла, и нужно поспешить. Чтобы разработать учебные программы и планы, Концепции достаточно. Кроме того, создав факультет нового типа, мы на деле покажем, в чём состоит одно из возможных направлений реформирования израильского образования, выводящее его на первое место в мире.

—Я тоже подумала о факультете, – сказала Л, – и попробовала набросать предварительный список учебных дисциплин. Получилось около полусотни. Главное, однако, не в числе, а в едином подходе и практичности; нужно готовить молодёжь не просто к мытью полов, а к мытью на Ближнем Востоке: тут полы особые. А то за недостатком собственных профессионалов приглашаем всякую шушеру из Франции и Штатов. Хотя они и знамениты у себя, но живут не здесь, наш грязный пол их не пачкает, витальности у них нет, и значит полной ответственности за свои советы они нести не могут, а профессиональная ответственность частична.

—Интересная идея, – сказала Г, – но сами олим с нею не справятся – не авторитетны. Получается уголовный круг: чтобы что-то сделать, надо сначала быть авторитетом, иначе никто тебе ничего не даст, не поможет и вообще никуда не пустит; а чтобы стать авторитетом, надо сперва что-то сделать, кого-то "замочить".

—Насчёт круга разговор должен быть отдельный, а пока нужно что-то сделать, как ты сказала, – вступил С. – На мой взгляд, практичность образования для Израиля состоит в развитии способности ставить и решать проблемы. Я предложил бы посмотреть с этой точки зрения на разные предложения по реформе образования, например, на предложение сделать его более духовным или, наоборот, более математизированным, физикализированным и всяким другим ированным. Сейчас эти вопросы низведены до уровня кому сколько денег дать и решаются коммунально-политическими способами: выигрывает тот, кто громче и страшнее закричит. По-видимому, других способов нет. Если рассматривать образование в рамке функционирования и воспроизводства, то есть как подготовку и обучение, то ничего особенно менять не надо. Но мы ведь хотим такой реформы, которая преобразовала бы сегодняшнее образование в ресурс общественного развития! В чём может состоять её содержание?

—Образование определяет судьбу народа, - послышалось нам.

—Хватит банальностей, - хором среагировали мы и уставились друг на друга.

Несколько минут мы соображали, кто сказал и что это значит. Похоже, опять Сосед Сверху подал знак…

—Нет, это не банальность, - первым опомнился С, - а намёк на нашу особую ситуацию и рамки обсуждения. Во всех странах от образования зависит будущее общественное устройство, уровень и качество жизни и так далее. Но при любом образовании Россия или арабы, к примеру, всегда – будут, а Израиль без нового образования может не быть. В этом разница. Поэтому не стоит обсуждать, должно ли наше образование готовить людей для галахического, социалистического, ультрадемократического и т.д. будущего: для нас – это частности, второй план. Надо обсуждать образование по принципу, иначе некому будет потом разбираться в этих частностях. Вот что я понял.

—Что ж, попробуем прорваться через понятие "духовность", – злорадно ухмыльнулся Н и плеснул себе в рот из рюмки какую-то гадость, то ли задавая статус темы, то ли настраиваясь на длинную лекцию, а мы повторили его жест. – О ней, родимой, сложено много сказаний и песен в связи с воспитанием и образованием.

Пренебрежение ТАНАХом, утверждают датиим, ведёт к бездуховности, бездуховная молодёжь склонна к аморальным поступкам, вседозволенности и безразлична к судьбе страны.

Так называемая светская часть населения, конечно, ничего не имеет против нравственности и "обиды за страну", но её не устраивает религиозное толкование всех этих вещей. Она считает, что основания нравственности не сводятся к ценностям иудаизма и что судьба Израиля состоит не в том, чтобы погрузиться в средневековье и превратиться ещё в одну ближневосточную страну. Словом, к концу ХХ века на этой земле История нашла подходящий материал для воспроизводства ситуации эпохи Европейского Просвещения ХVII-ХVIII веков.

Спор давно перешёл в политическую плоскость, где обнажил свою социальность и предстал как борьба за перераспределение разного рода благ, так что никакой содержательной оппозиции здесь нет, а об образовании спорщики и не думают. Эту оппозицию придётся нам построить.

Защищая свои интересы, стороны пугают друг друга "от противного": светские – персонами – голдштейнами и амирами, датиим – стихиями – природными катастрофами и казнями посредством арабов. Умеренная публика, как всегда, призывает к компромиссам, совместимости еврейских и западных ценностей и к некой "середине"; она не любит шума и готова согласиться, что и то и другое необходимо и достаточно для жизни в сегодняшнем мире. Признаки того, что "середина" существует, они видят, к примеру, в том, что рав водит машину и ведёт дела на компьютере, а бизнесмен по субботам не только не тратит денег, но даже не делает их, и в результате получаем гармонию.

Любезный читатель, спешу тебе на помощь. По-видимому, под "умеренными" Н подразумевает наш родной истеблишмент. В последнее время светская хроника сочувственно доносит, что воодушевляемый духовными лицами и при активном участии известной прорицательницы доктора М.Цемах, он (этот самый истеб) приступил к изучению Торы и выстраивает некий "срединный" то ли атеистический иудаизм, то ли иудаистский атеизм в надежде обрести ускользающий, как мыло, смысл жизни. Грубый человек оплевал бы это святое начинание словами "с жиру бесятся". Но я получил хорошее воспитание, и мне вспоминается конец прошлого столетия, Россия, декаданс, "Власть тьмы" Льва Николаевича... Золотой был век! Кто знал, что его эхо отзовётся в Израиле? Натурализм-с...

—Для полного порядка, – продолжал Н, – не хватает лишь различить цивилизацию и культуру. Так что вопрос о роли комбинаторики и "середины" в любви и дружбе, а также в деле сплочения израильского народа, на мой взгляд, ещё не закрыт.

Если в лоб читать тексты по иудаизму и составлять представление о "духовности", исходя из того, что о ней написано, можно узнать, что духовный мир – это мир идей, которые отражаются в сознании человека: Б-жественный свет, истина, красота, ценности и эмоции; идеи живут как самостоятельные сущности, объективно; духовность – более высокая (в смысле близости к Первопричине) ступень существования по сравнению с материальностью; духовность близка к святости и существуют разные степени духовности; исполняя заповеди, человек творит духовность, но приоткрывается она ему в интуиции и откровении; назначение человека – улучшать мир путём связывания духовного с материальным.

Итак, духовность – приоритетная ценность, и отсюда задача образования – научить выполнению заповедей, развивать интуицию и приуготавливать к откровению; каждый должен представлять себе картину мира и своё место в ней.

Как всякая карикатура, это изображение иудаистской духовности, тем не менее, правдоподобно. Однако мойщики полов не удовлетворяются полуправдой. О многом я не сказал, но серьёзность анализа достигается не увеличением количества фактов и разных нюансов, а особым, важным для практических проблем углом зрения.

Мне кажется, за спорами о "духовности" скрывается неудовлетворенность сторон своими собственными позициями. Прежде всего это, как бы сказать, безопорность позиций: не хватает чего-то такого, опираясь на что можно было бы сказать: я на своём месте. Но нет этого места, позиции как бы парят в воздухе, пытаются сами себя вытащить за волосы, манипулируя идеологизированными интерпретациями истории и текущей ситуации. Но, как известно, идеология бессущностна и нужна лишь в политической борьбе. Короче, не видно целого, в рамке которого осмыслялись бы и традиция, и модерн, и весь вопрос состоит в том, как может выглядеть это целое, где его искать, если оно есть, или как создавать и выращивать.

Ясно, что целым не может быть политический синтез в смысле изменения позиций, например, их слияния, какого-то сцепления или компромисса. Каждая позиция должна остаться "при своих", иначе смысл всей затеи теряется; но между ними возможны новые отношения, осмысляемые из целого. Может быть, за целое принять межкультурный диалог, ведь позиции принадлежат разным культурам? Но что-то на Ближнем Востоке диалог не удаётся, почему – надо выяснять отдельно. Целой не может быть и какая-то из конкурирующих культур, как и некая гипотетическая надкультура. Итак, ни в политике, ни в культуре искать нечего. Остаётся история. Если очистить позиции от идеологии и социальности и отличить историю от историографии, проявятся исторические идеи, которые несут позиции. А коль скоро исторический процесс – это процесс мышления, то здесь и надо искать наше целое. Что если посмотреть на иудаизм с этой стороны?

Мойщики полов – люди практические, и с их точки зрения важнее не то, как устроен мир, а что с ним и в нём можно делать, каковы операциональные возможности.

Тут я должен прервать Н и обратиться к снисходительному читателю. По своему опыту знаю, слова "практика", "практичность" вызывают ассоциации с явно полезными действиями: кто-то стучит молотком, кто-то зарабатывает деньги, организует работу и так далее – это всё люди практические, а те, кто играет в разные абстракции – это теоретики, оторванные от практики, а значит и от жизни. Я опасаюсь, что подобные различения простодушный читатель перенесёт на нас, мы безвозвратно упадём в его глазах, и вместо того, чтобы наслаждаться чтением этих записок, он поплывёт к телевизору. Я буду очень огорчён, всё-таки старался... Поэтому нужно объясниться.

Мы используем системомыследеятельностную методологию (СМД-методологию). Она разрабатывалась около тридцати лет и у её истоков стояли ныне известные во всём мире люди: А.Зиновьев (живёт в Германии), Г.Щедровицкий (ушёл от нас в 1994), В.Лефевр и В.Дубровский (оба профессора американских университетов), Б.Сазонов, А.Грушин, О.Генисаретский (здравствуют в Москве)... Постепенно это ядро оформилось в Московский Методологический Кружок (ММК), обросло сподвижниками, появились другие варианты методологий, а реализация программы методологических исследований и разработок породила методологическое движение в СССР и СНГ, которое коснулось многих общественных и государственных деятелей и повлияло на ситуацию.

С первых шагов методология развивалась, в частности, как альтернатива натурализму. Это слово уже звучало в наших разговорах, как бранное, а зря. Поэтому, читатель, немного отвлечёмся.

О чём, собственно, речь? О разных способах организации мышления. Этому предмету обычно не придают значения и он выпадает из поля зрения. Больше интересуются анкетными данными – квалификацией и возрастом. По крайней мере, в Израиле обратные случаи крайне редки.

В европейской традиции, начиная с ХV1 века, натурализм был выделен и положен в основание новой науки. Он позволяет учёному устанавливать отношения на множестве сущностей объектов, то есть строить разные системы исчисления сущностей, что и требуется в науке. Благодаря своей простоте, он наиболее естественен, вероятен и распространён в повседневной жизни вплоть до наших дней. Новая наука обязана ему как своими достижениями, так и раздроблением единой картины мира. А системы образования делали и продолжают делать всё возможное, чтобы вбить его в наши головы.

Но вот великие потрясения ХХ века заставили задуматься об их причинах и перспективах человечества. И понятно, что в центре внимания мыслителей разных калибров и направлений оказались не достижения естественных или фундаментальных наук, а вопросы типа "кто мы такие?", "откуда и куда идём?": как всегда, в переломные моменты преодоления исторических тупиков и повальных мифов, нужно было остановиться и отрефлектировать ситуацию. Как всегда, появилось много морализаторской и оккультной пены, но оставим её в стороне. Мы поняли, что недостаточно знаем себя. Главная определяющая черта современной мировой социокультурной ситуации состоит в том, что человечество вынуждается больше знать о себе как целом и едином, а наука, породив дифференцированную совокупность научных предметов, принципиально неспособна соединить их в целостную картину мира.

Знание о себе оказалось лукавым: ещё в прошлом веке было обна­ружено и описано, что, как только мы узнаём нечто новое о себе, мы тут же изменяемся. Человечество вплотную столкнулось с объекта­ми принципиально иного типа – рефлексивными. С научной точки зре­ния, которая предписывает открывать вечные законы, это был нон­сенс: объект исследования изменяется под влиянием знания, стано­вится другим объектом, прежние знания ему уже не соответствуют. Новые знания включаются в объект дважды: в его рефлексивную часть и в деятельностную, причём, с разными функциями. После та­ких метаморфоз объект не может оставаться само тождествен­ным, знание к нему уже не относится. Научный объект "поплыл" вме­сте с описывающими его теориями, которые по необходимости должны были каждый раз изменяться. Это привело к требованию си­туативности научного знания и способов его добывания и пришло в противоречие с одним из фундаментальных научных принципов – вос­производимости знания. Оформление, авторефлексия и выход на ис­торическую арену управления, проектирования и других типов про­жективной деятельности поставили под сомнение два других фунда­ментальных научных принципа – истинности и объективности зна­ния. Началась гонка: заданный объект – знания о нём – изменившийся объект – новые знания... Объект всё время как бы ускользал от иссле­дователя. Всё это очень напоминало погоню за собственной тенью. Так оно в конце концов и вышло. Тенью, как ни странно, стал объект. То, что натуралист называет объектом, на самом деле предмет – один из срезов (аспектов, проекций), выделяемый из объекта в соот­ветствии с той или иной познавательной установкой исследователя и теми методами исследования, которыми он располагает. Так что предмет изначально не задаётся, а создаётся в мышлении. Объект же выходит на сцену в прожективных сферах деятельности, в том числе и тогда, когда нужно организовать научное исследование. Он тоже порождается мышлением, но, увы, не за счёт наращивания числа разных аспектов и какого-то их комплексирования, а совершенно другим путём. Изменяются наши планы и намерения, наша деятельность – и мы отказываемся от прежнего объекта, модифицируем его или заменяем на совершенно новый. Объект – это деятельностное представление реальности в знании, а не какая-то вещь. Теперь главное внимание переносится на мышление и деятельность, создающие объект. Рушится миф о тотальности науки. Отсюда и исходит вся конструктивная критика науки как по поводу безумных применений её достижений, так и относительно её внутреннего расстройства.

Схему организации мышления натуралиста я изображу в одной плоскости так, как это делал ГП. Что может быть проще и понятней! Как показывает картинка, взгляд и всё внимание субъекта устремлены на объект. Только его одного (на самом деле, его проекцию в сознание) он созерцает, исследует и познаёт как в науке, так и в обыденной жизни. Для него объект – материал, вещная форма. Однако эта простота – святая: на схеме нет места рефлексии! То есть натуралист самого себя не видит, не осознаёт и, стало быть, не контролирует свою активность и своё мышление. Отсюда следуют слабость в различении понятий и незащищённость перед мифами. Натуралист считает объект заданным, существующим вне и независимо от субъекта и его деятельности. Поэтому лучше не спрашивать, откуда взялся объект – ответ будет банальным: верующий сошлётся на Творца, неверующий – на природу. Вот такой мир открывается натуралисту через его способ мышления. Мир монистичный, замкнутый и довольно странный – без рефлексии. Но ведь есть же она, чёрт возьми, в той или иной мере у каждого из нас! Если всё-таки спросить себя самого о происхождении объектов и постараться честно ответить? Тогда может открыться нечто другое...

Оказывается, существуют и другие миры, и можно принять другой – деятельностный тип организации мышления. Тогда внимание концентрируется на моём собственном мышлении и деятельности, на моей активности, а объект я считаю не положенным извне, но созданным, выделенным или сформированным в самой деятельности таким образом, чтобы обеспечить наилучшее её протекание (то есть в соответствии с моими целями, средствами, критериями и другими условиями).

Объект создаётся в мышлении. Для этого в деятельностном типе применяются специальные средства – онтологические схемы, или картины. В натурализме они тоже строятся и представляют знания о предметах. Но у нас показывают, как надо организовать мышление, чтобы помыслить объект, как наша мыслительная активность может его освоить. Онтологическая схема характеризует мышление её автора: способность к различениям, рефлексивность, историчность, тип культуры, и, в отличие от схем объекта, указывает на процессы или операции, за счёт которых объект существует в нашем мышлении.

А как быть с натуралистическим мышлением? Ведь деятельностный тип его не отменяет. Об отменах вопрос вообще не стоит, натурализм – реальный факт, "кусок" жизни. Вырезать куски жизни? Брр! Значит, надо соотнести его с деятельностным типом и найти им обоим новое место. Только в чём? Ответ дала СМД-методология. Была получена схема методологического мышления (схема ММ), представленная рефлексивной связкой как бы трёх "срезов", трёх плоскостей нашего мышления: плоскости онтологии, плоскости объекта (знаний об идеальных сущностях) и плоскости человеческой активности (где помещаются организационные схемы нашей работы в различных мыслительных или мыследеятельностных позициях). То есть, кроме характерных для натурализма отношений "субъект-объект", ещё вводится отношение "субъект-субъект", где второй субъект – другой или ты сам.Плоскости изображаются ортогональными друг другу, что символизирует невозможность прямого переноса содержания одной плоскости в другие (проекции ортогональных плоскостей друг на друга равны нулю), перенос возможен только через их рефлексивные отображения. Потом методология добавила сюда ещё и плоскость средств и способов, которые мы используем в нашей мыследеятельности как другое, поскольку деятельность мы мыслим также в виде средств. ММ нужно там, где мы имеем дело с активными рефлектирующими "неприродными" или составными объектами, оно многоплоскостное, многомерное и лучше схватывает реальность. А схватить реальность и значит её понять. Пространство, задаваемое плоскостями мышления, называют действительностью, а вся эта конструкция объединяет разные отношения к действительности: познавательное (из плоскости объекта, точнее, его знаковых форм), преобразовательное (из деятельностной плоскости), инструментальное (из средств) и практическое (из онтологий). Только первое из них знакомо натуралисту. Если какое-то отношение выпадет – жди проблем, потому как содержания плоскостей взаимозависимы через одну и ту же действительность. Стоит измениться чему-то в одной плоскости, как возникает необходимость учесть изменения в других плоскостях, но этого не сделаешь, если в голове у тебя они не представлены. Механизм учёта? Это мы с тобой, любезный читатель, незримо стоящие рядом с этой схемой и осуществляющие рефлексивные отображения содержания плоскостей друг на друга. За этим представлением стоит мощная философская традиция, которая была освоена и развита в ММК. Часто, однако, оперируют двумя плоскостями – онтологической (содержание которой не зависит от интересов и целей деятеля) и организационно-деятельностной (где позиции характеризуются специфическими целями, знаниями, способами, средствами и так далее), остальные подразумеваются.

Собственно, такая двухмерная конструкция мышления (см. рис.) и отличает управленца: он представляет себя дважды – в определённой деятельностной позиции, оперирующей объектом (внизу), и как структуру своего мышления по поводу объекта (вверху). Он мыслит свою деятельность. Поэтому, строя свою деятельность, которая становится для него особым объектом, может осмысленно и подконтрольно влиять на объект-деятельность – преобразовывать, изменять его траекторию, заменять другим объектом: управление есть деятельность над деятельностью. В этом и состоят его операционные возможности. А отношения объемлющей – управленческой – деятельности с объемлемой (вложенным в неё объектом) стали называть социотехническими. И кроме того, поскольку деятельность гетерогенна, перед ним (или у него) есть множество разных так называемых экранов – топов его "табло сознания", на которых отображаются качественно разные компоненты – организованности его мыследеятельностного мира или просто сырой материал (каждый тип компонентов на своём экране): ситуации, знания, цели, позиции, структуры, процедуры, идеологии, нормы, образцы, исторические процессы и т.д. Чтобы построить деятельность, необходимо все эти разнородные компоненты, во-первых, иметь, во-вторых, учитывать, соотносить и связывать в целостность, используя схему ММ как идеальную картину будущего объекта, предписание и инструмент. Такая конструкторская работа и составляет содержание управленческой деятельности.

С управленческой точки зрения многие идеи получают иное содержание и иные стратегии реализации.

Например, известная идея нашего разделения с палестинцами (ипардут), которую предлагается немедленно реализовать в ожидании более эффективных решений и лучших времён и которая должна привести если не к миру, то к большей безопасности. В рамке "Эрэц-Исраэль" вопрос сводится к сохранению территорий, особенно святых мест. То есть – к дележу вещей и установке вокруг них заборов. И ещё желательно время от времени подбрасывать палестинцам кое-какие миллионы, чтоб не очень шатали забор. Это всё. А что дальше? А дальше посмотрим! (Хотя, что уж там из-за забора увидишь).

В управленческой рамке "дальше" начинается уже "сейчас", а суть разделения состоит в том, чтобы занять более высокую рефлексивную позицию, чем палестинцы, таким образом ассимилировать их системы и создать максимум возможностей влиять на их общественные процессы. Но, конечно, не посредством угроз – выключить электричество, закрыть территории и так далее, и не путём подмены влияния на общество влиянием на политических лидеров, а за счёт продумывания и реализации наиболее перспективных направлений их развития (читатель уже понимает, что "их" на самом деле означает "нас с ними" – невозможно развивать кого-то, не развиваясь самому). Правда, ословские соглашения несколько сократили простые и очевидные возможности влияния, но открыли другие, их и надо понять и использовать. Чтобы предотвратить бессмысленную растрату ресурсов, в частности, денег, следует конкретные действия организовать по специальной программе, и я не думаю, что кто-либо из нас отказался бы помочь в организации её разработки.

Ты можешь возразить мне, что уже были попытки развивать арабов, но безуспешно. На это я отвечу, что понятий "развитие для арабов" или "развитие вместе с арабами" нет, поэтому неизвестно, как квалифицировать наши попытки. Почему бы не проработать идею того же трансфера в рамке развития? Какая стратегия реалистичнее и дальновиднее – суди, читатель, сам.

Это в общих чертах.

Противопоставляя натуралистический и деятельностный типы мышления, мы фактически развёртываем оппозицию естественного и искусственного. Мир натуралиста естественный (Е-мир), он живёт и изменяется сам по себе, по своим законам, и его можно только созерцать и познавать, но не изменять. Потому у позитивной науки никогда не было и не может быть преобразовательных задач. Альтернативный мир – искусственно-естественный (ИЕ-мир), ведь мышление и деятельность искусственны. Этот мир ближе к реальности – такое представление позволяет вносить в мир искусственное, влиять на естественные процессы, корректируя их направленность и темп, как оно и происходит в жизни. На представлениях о ИЕ-мире построена вся организация и управление и осуществляется развитие; в И-мире процветают руководство и администрирование, а в рамках Е-мира поддерживаются процессы воспроизводства и функционирования, то есть то, что мы и имеем в нашей стране. Если признать существование многих параллельных, не сводимых друг к другу миров, то мышление должно двигаться не только внутри своего замкнутого мира, но и выходить за его пределы – в межмирное пространство, которое мышлению нужно помыслить и оборудовать. Но натуралистическое мышление не располагает средствами освоения этой сложности и разнообразия, поскольку, во-первых, монистично, а во-вторых, не видит в человеке творца новых миров.

Всё это известные вещи (см., например, работы ГП и С.В.Попова), но мне важно подчеркнуть, что идея параллельного и равноправного существования разных миров на деле пока не стала неотъемлемым фактом нашей культуры, часто не учитывается из-за всё той же натуралистичности мышления и порождает проблемы непонимания в общежитии.

Вот тут, любезный читатель, я позволю себе ещё одно отвлечение – с твоего согласия, разумеется. У нас с первого дня висит вопрос о причинах провала Переса, и я спросил бы ещё, что означает провал. Пора ответить.

Помнишь, было много объяснений и рассуждений по этому поводу. Я соглашался, что все они правильны. Но меня не оставляло чувство неудовлетворённости, что-то важное ускользало. Почему-то мысли обращались к нашей медицине: так она устроена, что концентрируется не на причинах заболевания, а на его проявлениях, поэтому врачи лечат не больного, а симптомы болезни. Это можно объяснить коммерциализацией, поскольку деньги-то врачам приносит болезнь, а не больной. Возможны и другие объяснения. Однако результаты выборов комментировались в таком же непричинном стиле, ведь ссылки на недоверие, разочарование, непопулярность и т.п. – просто констатация поверхностных эмоциональных симптомов. А в чём причина?

Моя версия ответа сформировалась в беседах с представителями так называемого правого лагеря (разделение на лагери, конечно, условное и глупое, но термин прижился) и анализа правой прессы. Они говорят: арабам нельзя доверять, арабы – люди средневековья и признают только силу. Сегодняшний Ближний Восток – пространство войны. Только сумасшедшие игнорируют очевидные факты. Поэтому – не расслабляться, не отступать, поддерживать милитаризированную экономику и быть готовыми на любые жертвы (я намеренно обостряю их позицию). Я признавался, что сегодня тоже так считаю, и это чистая правда. Если дело дошло до драки, надо драться. К националистам я себя не отношу, но полагаю, что здравым смыслом не обделён. А дальше спрашиваю: сколько времени продлится взаимная осада? Этого, оказывается, никто не знает и, главное, об этом никто не думает. Тут и зарыта собака.

Причина отсутствия ответа одна – натуралистическое мышление. Они видят мир, как естественное. Это мир, в котором нет времени и будущее равно прошлому, в котором не только мы, но и арабы всегда пребывают в состоянии анабиоза. Да, в нём происходят события и протекают какие-то процессы, но как бы "сами собой". По этой логике "сегодня" – это "всегда", а "мирный процесс" допускается лишь как форма пропаганды, направленной во вне. Ссылки на текущие события нужны для подтверждения представлений о неизменном устройстве мира, и все арабы – на одно лицо. Евреи разные, что плохо, но ежедневно "дано нам в ощущениях", а вот арабы все почему-то одинаковы. И тут не поймёшь, одинаковы, как кто? То ли все они подобны политикам и руководителям, которых мы знаем, то ли интеллектуалам или обывателям, духовным лицам, и так далее? То ли все они, как один, фундаменталисты, хамасники и религиозные фанатики или либералы и демократы? Может, это любимцы фотокорреспондентов и TV – респектабельные идеологи, бесноватые пацаны, снова идеологи, опять пацаны и т.д. А может, имеется в виду "просто араб, как таковой, араб от века"? Ведь уже две тысячи лет существует и кочует в головах разных народов метафизический еврей, "простой еврейский еврей" – козёл отпущения и основание для надругательств над конкретным живым евреем-человеком. Почему бы не быть метафизическому арабу? Или среднестатистическому немцу, среднеарифметическому американцу, среднебольничной температуре и другим фантомам? "Но ведь существуют же национальный характер и менталитет", – возразит полемический читатель. Конечно, конечно, на свете много чего есть, кто ж с этим спорит. Дело в границах употребления соответствующих понятий – когда, где и зачем, потому что универсальных понятий, на все случаи жизни уж точно не существует. Границы применимости в конкретных условиях надо обсуждать.

Про отсталость арабов от Западного мира и арабский менталитет социологи и культурологи нам всё уже объяснили. Отсюда делается вывод: взаимопонимание арабов с евреями "в пределах обозримого будущего" невозможно. Один из цикла очерков на эту тему так и назывался: "Арабская ментальность и проблемность взаимопонимания". (Несколько раз перечитывая и долго над ним размышляя, я так и не понял, где и какие проблемы увидел автор, и в каком смысле можно говорить о проблемности, если описывать арабов как "естественные" объекты. Мне стало обидно: за кого он меня имеет? Но тут я случайно взглянул на редакционную врезку, прочёл, что автор – учёный, и успокоился.). Про время и будущее мы с тобой, читатель, уже поговорили, об отсталости чуть позже, а вот что имеют в виду, когда произносят слово "взаимопонимание"? Предположим для простоты, что все арабы и все евреи одинаково понимают это слово. Тогда, может быть, оно означает понимание целей друг друга, средств и способов достижения целей, то есть некую предсказуемость поведения? Если так, то что тут невозможного? Всё известно и нам, и им. Может, это требование взаимного уважения, переходящего в глубокую братскую любовь? Вряд ли на это кто-либо рассчитывает "в обозримом будущем". Да и не нужно это никому. Признание "законных прав" друг друга? Но у нас свой закон, у них – свой. Таким способом мы можем с глубокомысленным видом перебирать чётки до бесконечности – по восточному обычаю. Скучно это и непродуктивно. Давай лучше спросим, когда, в какой ситуации возникает вопрос о взаимопонимании, и попытаемся эту ситуацию прорисовать. Вот простейший случай.

Одно время я работал вместе с эфиопским парнем – школа большая, одному не справиться. Он был хорошим человеком, но, честно признаюсь, родственных чувств к нему я не испытывал, и после работы мы с ним не ходили играть в гольф. И менталитетами друг друга не интересовались. Просто судьба свела нас на клочке школьного пространства. Через несколько дней мы поняли, что механическое разделение объёма работ пополам непродуктивно, и решили изменить организацию. Мне в моём возрасте уже трудно вспрыгнуть на окно, чтобы его вымыть, а он мыл без всяких усилий. Зато я лучше его управлялся с полами. Вот так мы и разделились без всякого внешнего принуждения, просто по логике дела, которое от этого выиграло. А вместе с ним и мы. Было ли у нас взаимопонимание? Думаю, было. Хотя я не уверен, что мы взаимопонимали друг друга, когда он жил в Эфиопии, а я на Украине.

Вывод первый: взаимопонимание чувственно, возникает между живыми людьми. Что такое "взаимопонимание между метафизическими единицами" – не понимаю.

Вывод второй: взаимопонимание возникает в ходе общего дела. Что такое "взаимопонимание из разговоров о менталитете" – не понимаю.

Вывод третий: взаимопонимание ситуативно, нужно для организации совместной деятельности. Поверь мне на слово, читатель, что – и для организации коллективной мыследеятельности. Но это была ситуация частичная, не охватывающая всю нашу жизнь. (Каждый из нас по необходимости входил в неё из своего мира и выходил обратно, сотрудничество не влияло на наши культурные нормы и жизненный уклад, оно происходило как бы в "третьем мире". Не в создании ли такого "третьего мира" для арабов и евреев состоит американская стратегия? Я принимаю желаемое за действительное? А, весёлый читатель?). Что такое "взаимопонимание вообще", на все случаи жизни – не понимаю.

Наконец, вывод четвёртый, самый важный. Получил я его в рефлексии над нашей деятельностью. Оказывается, я пришёл в состояние, которое можно назвать "взаимопониманием", когда ухватил, понял ситуацию деятельности в целом – свою и его. То же произошло с ним. Не "друг друга мы поняли", а нашу ситуацию. Чужая душа, как известно, – потёмки, а ситуация, будучи объективирована, доступна пониманию. Тогда и стала возможной осмысленная реорганизация, в общем случае становится возможной любая деятельность и мыследеятельность. Что такое "взаимопонимание" вне целостности – не понимаю.

Всё это банально, дорогой читатель, и миллиарды раз воспроизведено, но я был рад, практически сам открыв эту америку для себя. Важна совместная деятельность, как таковая, а наши грядущие экономические выгоды, которыми манипулируют приверженцы "Нового Ближнего Востока", вторичны. Желательны, конечно, но не обязательны. Потому следует обсуждать, в каком новом пространстве (или Мире) и как организовывать эту деятельность, а не как её избегать.

Если ты посчитаешь это правдоподобным, то сам и решишь, что делать со "взаимопониманием", как и где его употребить. А если нет, буду тебе очень благодарен, когда ты прояснишь мне то, чего я о нём не понял.

Теперь немного об исторической отсталости. Субъективно мы склонны предаваться этой идее, когда сталкиваемся с другим, которое не понимаем. В этой ситуации кто-то "прав", а кто-то "не прав", но своя рубашка ближе к телу, и это понято. А вот объективно…Объективно ты приходишь к этой мысли, если кладёшь три фундаментальных допущения: прогресс линеен, вектор прогресса в истории для всех времён и народов – один и тот же, культура и цивилизация – одно и то же. Во времена Жаботинского люди так и считали. Но двадцатый век опрокинул все эти приятные и удобные представления, которые бродят в головах ещё с эпохи Просвещения, – ни тебе линейности, ни единственности, а уж различение цивилизации и культуры стало общим местом, хотя, может, до провинции эта волна пока не докатилась. Многие уже поняли, что действительный прогресс в истории обеспечивается не накоплением знаний о мире, а более глубоким пониманием своих границ и расширением возможностей. Это значит, что при оценке степени развитости, прогрессивности в центр внимания попадает состояние интеллектуальных функций индивида (не только объекта оценки, но и оценщика) или образцов группового мышления. Признавая за "средним арабом" наличие логики, мышления, образа мира и человека (смешно упоминать эти общие места), об "арабской" рефлексии, понимании, мысли-коммуникации и чистом мышлении, а также об особенностях структур внеиндивидуального мышления все умалчивают. Но я не в претензии: интеллектуальных функций у среднеметафизического фантома действительно нет, как нет у натуралиста современных понятий, связанных с "общественным институтом".

Похоже, мы столкнулись с компенсацией культурологическими мифами недостатка средств различений. Ведь наша ситуация витальна, и "нужно что-то делать". Но тому, кто этого действительно хочет, гораздо важнее знать, "в чём одно отличается от другого", чем "что у них общего". Чтобы написать слово, мало знать, что вот эти буквы принадлежат одному алфавиту, надо их ещё различать. Правильные (адекватные ситуации) направления, стратегии и структуры деятельности выбираются на основе различений, ибо в конкретной деятельности или мыследеятельности мы всегда имеем дело не с "усреднённым человеком", не с "мыслящими толпами" и не с идеальными типами "народ", "общество", а с конкретными отдельными людьми, с единичным. Ссылаться здесь на "менталитет" всё равно, что, имея единственного солдата, командовать ему: "стань в строй!". К одному солдату неприменимы понятия "строй", "шеренга", рассуждать о "менталитете" одного человека тоже бессмысленно. Всё хорошо на своём месте. Ведь если арабы разные, с каждой группой придётся выстраивать разные отношения - независимо от того, идёт ли речь об их трансфере или о передаче им Западного Берега. А значит, и действовать с каждой группой в каждом случае нужно по-разному, хотя это и хлопотно. В то же время, как мы знаем, натуралистическое мышление не располагает адекватными средствами решения преобразовательных задач, ориентировано на исследования данного ему объекта "вообще" и естественно стремится к обобщениям-"законам" и тотальности. Как же оно выходит из положения? За счёт идеологии. Тут уж все средства подходят, в том числе, манипулирование культурологией.

Итак, все арабы одинаковы. Это хорошо, поскольку доступно пониманию натуралиста. Ещё бы евреям подравняться, желательно в сторону фундаментализма. Тогда состоялся бы Новый Ближний Восток, однородный, как сотни лет назад, и мир стал бы совсем хорош. Впрочем, этот рецепт не нов. Говорят, средневековые арабы сжигали все книги, кроме Корана: если там написано что-то против, то вредно, а если в соответствии с Кораном, то лишне. Слабость натурализма – в невозможности ухватить разнообразие мира (или, как сказал бы ГП, гетерогенность, гетерохронность и гетерархичность современных систем мыследеятельности).

Помыслить вмешательство в процессы, внесение в мир субъективного, искусственного, помыслить саму возможность отклеить ситуацию от заданных норм и приложить целенаправленные усилия, чтобы её сдвинуть, натуралисты не могут.

А Перес смог. К какому бы ГУЛАГу ты ни принадлежал, политический читатель, ты поймёшь, что это был управленческий шаг: идея преобразования, идея влияния на естественные процессы в арабском мире, а не только их отслеживание, пребывание в ожидании, когда все утрясётся "само cобой", и следование в их кильватере, – это современная идея развития (впрочем, её чётко выразил ещё Кант).

А что происходило потом? Тут я могу лишь предполагать, что было и чего не было. Жизнеспособность любой, особенно управленческой идеи зависит от того, удастся ли построить на её основе онтологию. Тогда открывается возможность проработать и затем реализовать структуры управленческой деятельности, которые, собственно, и есть объект для управленца. В частности, структуры, производящие аналитики и сценарии. Именно они не сработали: как теперь стало известно, ни Перес, ни его команда не обратили внимания на возможные альтернативные, побочные и неконтролируемые результаты ословских соглашений. Также не сработали структуры проблематизации, что вообще закрыло проработку содержания организационно-деятельностной плоскости. В результате программные ресурсы были отсечены, ситуация преобразований воспринята как проектная, исходная идея проинтерпретирована как проектная цель – Новый Ближний Восток. История говорит нам, что это наихудшая метаморфоза, которая сводит на нет даже наилучшую, казалось бы, идею. Можно ли после этого считать Переса управленцем?

Итак, на кону стояли, с одной стороны, недоношенный управленческий тип мышления, ухвативший лишь "искусственное" (то есть фактически тип мышления руководителя, а не управленца), с другой – натуралистический тип, замечающий только "естественное". В ММ они ортогональны, а в ситуации выборов оказались рядоположены и конкурировали. Это всё равно, что выбирать, какая проекция трёхмерного тела представит его в аксонометрии. Это были выборы между плохо и очень плохо. Победил, разумеется, натурализм – интуитивно понимаемое меньшее зло в этой ситуации.

Всего этого во время выборов электорат не знал (и сейчас не знает), так что действовал по логике своего – натуралистического – типа мышления. Если исходить из того, что судьбу Переса решил народ, то вот он диагноз интеллектуального потенциала электорального большинства, вот его мера.

"Кто виноват и что делать?". Виноваты отсутствие управленческой культуры и способов сочленения "искусственного" с "естественным". С таким мыслительным оснащением в XXI веке будет нескучно, даже если всё население станет докторами наук. Это посерьёзней, чем отставка какого-то лидера или даже внезапное исчезновение всех политических партий, вместе взятых. А вот, что делать... С, разумеется, посоветовал бы заняться системами образования, а ты, нетерпеливый читатель, что ты скажешь?

Пойдём дальше, зоркий читатель. Ты обратил внимание на большой бенц в "Исраэль ба алия" по поводу партийных структур? Обсуждалось, сколько человек следует допустить к принятию решений и какие партийные посты они должны занимать. Все другие вопросы как бы померкли в накале структурных страстей. Пошли разговоры о внутренней оппозиции и спасении партийной демократии.

Как отнестись к этому феномену? "Серьёзно" – скажет ответственный читатель и тысячу раз будет прав. Для меня это значит – с точки зрения мытья полов. Нам с тобой не пристало обсасывать коммунальный аспект – "борьбу за власть", – это хлеб газет. Я утверждаю, что ИБА поражена серьёзным недугом – натурализмом.

Вспомни, читатель, что нерефлектирующий натуралист имеет дело также с нерефлектирующими ("естественными") объектами. Один из них, простой и понятный, – это административная (должностная) структура. Она оказывается в центре внимания потому, что структур иных типов натурализм не принимает. Административная структура строится и используется при задачной организации деятельности – когда имеется постоянный пакет стандартных задач, кем-то уже поставленных, а дальше, как точно выразился один из генсеков КПСС, – "за работу, товарищи!". Несомненно, определённая – исполнительская – деятельность в любом учреждении организуется задачным способом, и ИБА не исключение. И если б ситуация не изменялась, да ещё если б удалось предусмотреть, заранее сформулировать и обеспечить средствами решения все возможные задачи, мы спокойно попивали бы кофе в административных структурах и горя не знали. Увы, и ситуация всё время коварно плывёт, и всего не то, что обеспечить, предусмотреть не удаётся. Это значит, что наличный пакет задач – условно постоянный. Постоянный в меру нашего непонимания ситуации и нежелания что-либо менять. Как же всё-таки быть?

Часто используют целевую организацию: задают цели, а формулировку задач оставляют исполнителям. Также можно задавать деятельность через культурную нормировку. А что делать, если цели не удаётся сформулировать и маловато политической культуры? Тогда методология предлагает проблемный способ организации. Я не стану о нём рассуждать, потому что его надо делать. По-видимому, в ИБА как раз такие проблемные структуры и нужны: внутрипартийные скандалы и не очень успешная деятельность на политической сцене – это сигналы о наличии проблем.

Однако натуралистическое мышление не может работать с проблемами. В то же время политическая ситуация требует неординарных действий. Поэтому натуралист обращается к своему любимому объекту – административной структуре, больше не к кому, и пытается так её изменить, чтобы решить ... чуть было не сказал "проблемы", ведь он о них понятия не имеет! В общем, чтоб стало хорошо. Будучи ещё и демократом, причастным к политике, он требует широкого представительства в группе принимающих решения (шкурные дела я не рассматриваю). И что же должны эти люди представлять? Правильно, разные интересы, в частности, наши с тобой, читатель. Интерес – ещё один нерефлектируемый объект натурализма.

С точки зрения натуралиста интересы – те же вещи, и можно ими манипулировать, как вещами: складывать или умножать, чтобы, например, Интересом большинства задавить интерес меньшинства; из группы интересов выбрать средний, один интерес обменять на другой или подставить вместо другого – так достигается компромисс. Эти операции вместе с их результатами и задают тип понятия "натуралистическая демократия", и, как ты знаешь, существует довольно изощрённая техника его реализации.

Я уже подтверждал, памятливый читатель, свою приверженность интересам и сейчас не отказываюсь от своих слов. Более того, я за представительство интересов. Я лишь утверждаю, что они вроде стартёра в автомобиле или файла *.bat в компьютерных программах – приводят всю машину в действие. Но главное всё-таки машина. Поэтому дело не столько в том, десять или сто человек соберутся вместе с мешком интересов и станут у руля во имя демократии и какие на них будут мундиры, а в том, составят ли они мыслительную машину, как она будет устроена и на что способна. Вот о машине натурализм умалчивает, не может он её себе представить и осуществить. Потому и забавляется стартёрами, суёт их, куда надо и не надо в уверенности, что чем глубже вставит, тем демократии будет приятнее. Сам тип и ход дискуссии уже предопределяют скудные дальнейшие возможности ИБА, если, конечно, не вмешается еврейское чудо, которое мы объявим таковым задним числом.

Теперь ты видишь, что и идея демократии смотрится по-разному в натуралистическом и мыследеятельностном вариантах. В первом случае дело сводится к формальностям, превратившимся уже в ритуал. Во втором – формальности не отвергаются, но играют второстепенную роль, акцент делается на содержании, на создании структур мышления и деятельности, производящих и исполняющих реалистические и реализуемые решения, то есть на процессах развития.

Вот ещё один поворот – идея национализма (иногда добавляют "здорового", чтоб не очень было противно), перманентного источника войн. Н считает, что она – тоже выделение стихийного натурализма. Как-то за рюмкой лэбэна он прочёл газетную информацию о движении "Профессора за сильный Израиль" и его уважаемых лидерах и пришёл в восторг от того, как здорово профессионалы умеют рафинировать натурализм. Тогда я не совсем его понял, но теперь кое-что мне стало ясно.

(Два слова попутно позволь мне сказать. Странное всё-таки название у этого движения. На мой взгляд, если ты профессор – большой человек в своей профессии, то и занимайся ею изо всех сил, делай открытия, получай Нобелевскую или какую иную премию. Этим ты без претенциозных объявлений поможешь своей стране, укрепишь её. А если хочешь участвовать в общественных акциях, повесь профессорский мундир в шкаф, он тебе весу не прибавит, поскольку ты действуешь по логике политического пространства, как гражданин. Был такой интересный эпизод. В начале двадцатых годов состоялся Всероссийский съезд парикмахеров, тоже профессоров в своём деле. Там они ставили вопрос, чем можно помочь укреплению Советской власти. Были разные предложения, например, брить клиента под революционную музыку, накрывши красной простынёй. Но в конце концов они решили просто лучше делать своё профессиональное дело и обменялись опытом. Что и пошло всем на пользу. Чтобы не потерять осмысленности действий, желательно отделять яичницу от мух, то бишь отличать содержательность позиции от идеологии. Но трудно это натуралисту, ох как трудно!).

Национализм – естественная реакция на сужение или угрозу сокращения жизненного пространства, если последнее понимается только как физическое пространство. А именно так натуралист, особенно профессиональный учёный-естественник (физик, биолог, социолог и т.д.) и понимает. Он иначе не может: у него нет других плоскостей мышления, кроме объектно-онтологической. Жизнь – штука сложная, имеет много аспектов, срезов и пространств, а естественник или технарь, привыкший иметь дело с одним-двумя срезами "естественного" объекта, автоматически переносит свои частные представления на всё многообразие жизни. Таких людей мы называем "научниками". Правомерностью переноса он не интересуется, поскольку не рефлектирует и не контролирует свои мыслительные операции и средства. А именно они и задают тот или иной тип видения мира (я уже намекал тебе об этом, сообразительный читатель, на примере понятий "конфликт" и "натуралистическая демократия"). Его мышление движется в одной плоскости – в плоскости Е-объекта, в одной логике – ведь в науке истина только одна!

В истории науки был курьёз, когда натурализм в крайних формах сам себя съедал. К середине прошлого века стали известны факты, говорящие в пользу того, что молекулы физически существуют, но были и другие исследования и теории, отрицавшие наличие молекул. Такое "раздвоение истины" научное мышление вынести не могло, и за неимением других доказательств или опровержений учёные решали вопрос голосованием на Первом Всемирном Химическом Конгрессе (к счастью, решили правильно, а то могли бы на какое-то время задержать прогресс в естественных науках).

Этот случай, однако, показал, что принцип единственности истины для натуралиста дороже самой истины. Потому натуралист не находит в своём мышлении места оппонентам. Но, поскольку они всё-таки существуют и досаждают ему, он вынужден помещать их в область идеологии. Он и сам там живёт, замещая ею многомерную реальность и не замечая, что тем самым уже совершил запретный в науке выход из своей плоскости мышления (правда, неведомо куда, но – выход) – жизнь требует своего. Хотя, по правде говоря, многие его оппоненты заслуживают такого к себе отношения, они того же – монистического – поля ягоды и так же молятся единственной истине, но своей.

"Обыденный" натурализм отличается от "научного" лишь тем, что второй полагает объект идеальной сущностью, а первый хочет его видеть и ощущать.

Противоречия в рамках смеси натурализма с идеологией принципиально нерационализируемы. По этому случаю вспоминаются слова одного мудрого человека: война Германии с СССР была войной новогегельянцев с гегельянцами. Соединяясь с глобалистскими идеологиями (подобными гитлеровской, сталинской), натурализм начинает оперировать массами, толпами, странами, нациями сначала как идеальными сущностями, а потом как реальными объектами. Тут на помощь ему выходят статистика и специально придуманные "объяснительные" понятия вроде менталитета. Это очень удобно: не надо заниматься странным объектом – мыследеятельностью, можно не иметь дело с конкретными живыми людьми, можно привычно пребывать в "естественном", изучая его и ругая за несовпадение со своими желаниями. Но это ещё полбеды. А вот когда натурализм начинает претендовать на управление, тут он проваливается в тартарары, увлекая за собой всё вокруг. Поскольку не адекватен ситуации управления ни по представлениям, ни по средствам, ни по организации.

Недоверчивый читатель, что ты понял о национализме? Ничего? Правильно. Я ведь не дал понятия "национализм", а правдоподобные рассуждения не заменяют понятия. Я лишь наметил несколько его смыслов, теперь надо его строить, и это большая работа. Не буду её сейчас проводить, но скажу ещё несколько слов.

В истории нашего народа бывали длительные периоды, когда обстоятельства вытесняли жизненное пространство в области "искусственного" – только духа, только культуры (в эти времена еврейским национализмом и не пахло). Для меня оно и сейчас почти целиком находится в культуре. Так что какой-то опыт обживания разных пространств есть. Но – частичный, полное (комплексное, "искусственно-естественное") пространство жизни после рассеяния ещё недостаточно освоено. А частичность всегда ущербна. Благодаря хорошей исторической памяти, мы оказались в ситуации исторического разрыва. Поэтому соблазняет фантастический вариант – вернуться к общественному устройству времён царей израильских и оттуда, уже без разрывов, по чистовому сценарию продолжить исторический процесс. В иных головах зреет симметричная по времени идея – забежать на несколько шагов вперёд и превратиться в один из североамериканских штатов. В общем, вырваться из сегодня назад или вперёд. Может быть, может быть... Но прежде чем строить, в любом случае надо эту комплексность помыслить, получить её в понятии. И только потом примерять к ней ту или иную идею в качестве формы реализации. Ради этого я и рассказываю о методологическом мышлении как возможном инструменте. А поскольку в нём плоскость объекта соорганизована с другими плоскостями, националист может иметь рацию. Ведь он видит в национализме средство консолидации, которая нам необходима. Относиться к национализму как к вневременному принципу или ценности столь же частично, как и сходу выносить ему моральный приговор – "несовременный", "отживший". То и другое – результаты культурных нормировок, а не управленческой проработки. Остаётся взять национализм как организационное средство и анализировать его применимость в рамках конкретных задач общественного развития, конкретной ситуации и на определенном месте.

Прозорливый читатель, пожалуйста не подумай, что я призываю националистов и либералов к взаимным объятиям и поцелуям, отбивая хлеб у психологов и хиромантов. Отнюдь. Пусть каждый остаётся самим собой, при своих идеях. Речь идёт о соорганизации не идей, а разных типов мышления для совместных (коллективных) действий, ибо ничего другого при решении общественно важных вопросов безопасности, развития и всех других нам не дано (варфоломеевские ночи, надеюсь, мы исключим, хотя кое-какой опыт их устройства у нас тоже есть). Дополнительная интеллектуальная сила может возникнуть не за счёт смешения или компромисса идей, а на пути комплексирования разных типов мышления. Это и есть современная нормальная (не макиавеллиевская) политика развития. Для того и надо овладеть методологическим мышлением, построить, кроме "национализма", ряд других понятий и применить их, но – не в моей, ослабленной мытьём полов голове, которая лишь пытается что-то имитировать, а в коммуникации живых коллективов.

И наконец, два слова о технологизации. Натурализм представляет её как внедрение, скажем, в производство научных открытий и технических новинок, особенно хай-тек. В этом и заключается технический прогресс, и его надо осуществлять, иначе "отстанем".

С точки зрения СМД-подхода "внедрять" нечто можно только в мёртвое тело. Технологизировать производство значит так переструктурировать производственную деятельность, чтобы можно было получить её описание, необходимое и достаточное для воспроизведения в другом месте и в другое время (если важные производственные процессы держатся на индивидуальном искусстве исполнителей, технологизировать не удаётся). Понятно, что сегодня в такое описание должны входить и системы подготовки кадров, и инженерный комплекс, и многое другое, что необходимо для современного сложного воспроизводства. Это значит, что встаёт вопрос о рамке развития систем воспроизводства. И центр тяжести работ перемещается на анализ ситуации в широком историческом контексте, иначе действительно отстанем.

На этом, слава Б-гу, мои отступления и отвлечения кончились, а то от них уже потянуло натуралистическим духом, и мы можем вернуться к баранам.

Итак, мы относим себя к попутчикам методологического движения, потребляющим его результаты. Один из них – это понятие "практика". Мы считаем деятельность практической, если она строится и осуществляется с пониманием её рамок, то есть деятельность, обеспеченную мыслью, определившей границы и назначение деятельности, её цели, процессы, структуры, функции, результаты и продукты, последствия и перспективы. Это понимание сродни платоновскому. Платон приводил такой пример. Во время исполнения трагедии хор время от времени поёт и пляшет. Участники хора могут ничего не понимать в смысле и содержании трагедии, а просто по сигналу корифея в нужный момент возопить или топнуть ногой. Такие действия Платон называет поэзисом, они безответственны. Невдалеке от хора стоит древний грек, он не вмешивается в действие, не поправляет хористов, а только созерцает скену и пытается понять, что там происходит в целом. Этот человек для Платона теоретик. Теперь, если теоретик поделится с хористами своими представлениями и те поймут смысл и содержание пьесы, свою роль и место в ней, тогда, считает Платон, оставаясь хористами, они лучше, качественней, без ошибок будут осуществлять свою деятельность, и спектакль от этого очень выиграет. Вот таких хористов он называет практиками. Мы любим профессионалов за то, что они практики, правда, в рамках задачной ситуации. С тем большим основанием надо считать практиками тех, кто может выявлять, ставить и разрешать проблемы. Таким образом, практика – это не только осуществление действия, но связывание мышления с действием. Потому первый вопрос у практика: "как это сделать" или "как это употребить", то есть вопрос о средствах и способах: понятиях, операциях, подходах и прочая, с помощью чего можно правильно действовать и изменять обстоятельства. А людей "деловых", которые хорошо приспосабливаются к наличным обстоятельствам и не собираются их менять, в отличие от практических людей, у нас принято называть "практищенскими". Платон, конечно изъясняется ясно и понятно, не то, что мы, но не забывай, внимательный читатель, всё это разговоры в кругу единомышленников. А теперь пусть Н продолжит.

—Отсюда в анализе учения мы смотрим, прежде всего, на средства и способы его построения и функционирования, то есть на то, как это делается. Материал я взял у Адина Штайнзальца, известного учёного-иудаиста, часть его сочинений, к счастью, переведена. Знакомясь с его метафизикой, я обращал внимание не на разговоры о духовности, а на то, какими средствами пользуется мысль иудаиста-хранителя традиции, представляя себе духовность. Вот что получилось.

Исходные категории "духовности" – "часть-целое", "причина-следствие", "вещь-свойство", "вещество-форма", кроме того, духовность гипостазируется. Метафизику, строящему картину духовного мира на таких основаниях, это даёт следующие операциональные возможности:

· делить духовность на части – сущности, живые идеи, живущие в своих ограниченных мирах тем более автономной и менее духовной жизнью, чем дальше они находятся от Первопричины;

· собирать части в целое – мироздание, скрепляя их причинно-следственными связями, то есть придавать им статус элементов целого;

· распознавать и идентифицировать каждую часть;

· получать качественные характеристики мироздания, комбинируя характеристики элементарных частей;

· объяснять свойства мироздания через характеристики элементарных частей и их причинно-следственные связи;

· исследовать целое по частям.

Применение этих операций к мирозданию порождает грандиозную картину мира, описывать её я не берусь, читайте Штайнзальца и пытайтесь вывести её сами. Мне лишь важно отметить, что грандиозность оказывается более созначна масштабности, чем разнообразию, сама же картина довольно одноцветна. В ней есть лишь два встречных движения (не всякое движение – процесс): сверху вниз, подобно теплороду распространяется Б-жественный свет, а снизу вверх по уже проложенным колеям идёт ответная реакция, горизонтальных движений не наблюдается. Конструкция в целом описывается точно теми же способами и средствами, как и всем известная "административная структура", то есть средствами категории "естественное", как законосообразный механизм. Получается "Б-жественная физика". К духу и материи применяются одни и те же операции, по-видимому, они считаются универсальными. Но если я накрываю себе обед на стуле и пишу на нём, то для меня он ничем не отличается от стола, поэтому с операциональной точки зрения духовность и материальность фактически не различаются, хотя и постулируется их метафизическое различие. Но самое главное, что среди операций нет таких, которые схватывали и представляли бы процессуальность мира, процессы движения и изменения духа: в иудаистской картине дух пребывает в покое.

—Ничего подобного, – сказала Г, – люди могут порождать духовные сущности – ангелов, демонов!

—Да, но эти сущности не более, чем тиражирование уже сущего, они предусмотрены. Глядя на воду в реке, мы не говорим "процесс течения" вовсе не из-за лингвистических неудобств или неуместности научного языка, а по сути дела: на наших глазах ничего не изменяется, мы видим регулярное, неизменное движение, а не процесс. Потому это даже и не вся "физика", а один из её "разделов".

—Всё же процессы в этом мире есть, – не сдавалась Г, – они фиксируются как раз нашими операциями над миром.

—Я бы согласился с тобой, – сказал Н, – если бы существовал принцип тождества мышления и реальности, но увы: всякий объект – конструкция идеальная, то есть он находится в действительности и вовсе не обязан совпадать с какой-то реальностью. Их картина мира – лишь фиксация результатов применения мыслительных операций к знаковым формам, которые означают сами себя, или, как говорят логики, автонимны. Сюр-сюжет для Йонеско: у них в головах процессы вроде бы идут, а в том мире, где, по их представлениям, они живут, процессов нет! Впрочем, если вопрос поставить иначе – о тождестве откровения и объекта, я сдаюсь, к откровениям непричастен. Но тогда тут обсуждать и понимать нечего, верь – и точка. Есть здесь, конечно, проблема правомерности анализа одной традиции (или типа мышления) средствами другой, но я не готов сейчас её поднимать, очень уж она сложна. Так что пока я её замечу и продолжу то, что начал.

В итоге арсенал мыслительных операций очень похож на инструментарий анализа технического средства, например, автомобиля. Этими же инструментами работало и классическое естествознание, может быть, оно и заимствовало их из иудаизма. По-видимому, это категориальное сходство провоцирует разработку концепций согласования иудаизма и науки, иудаизма и атеизма (например, р. Авраам Кук). Не случайно среди новобранцев иудаизма подавляющее большинство – представители точных и естественных наук.

Тут можно было бы поспекулировать,

· что претендуя на универсальную онтологию, иудаизм сам оказался ограничен в своих онтологических средствах из-за упора только на общее и целое и полного пренебрежения различным и разнообразным;

· что кроме причинно-следственных связей, есть ещё связи и других типов;

· что средства структуризации духовности не ухватывают структуру слоёв мироздания и поэтому вместо структуры речь на самом деле идёт о составе слоёв;

· что реальность, видимость и материальность – вещи разные;

можно было бы усомниться в том, что духовность, подобно булке, делится на части, и что вообще у целого есть части; можно было бы заметить, что мощь интеллекта зависит, в том числе, от его способности к различениям; наконец, можно было бы внимательнее отнестись к исходным категориям. Но всё это ни к чему: этот маленький поверхностный анализ мыслительных средств иудаизма проведен совсем не ради отрицания иудаизма. Вполне возможно, что для действенности учения всего перечисленного, а также интуиции достаточно, и спорить тут не о чем. Но теперь я начинал – пока смутно – различать его границы, заданные мыслительными средствами и способами их употребления: по-видимому, они идеальны для организации и стабилизации мира воспроизводства и функционирования. Слабые познания не давали мне права что-либо сказать о наличии средств развития, я мог лишь предполагать, что вся наша история не благоприятствовала разработке таких средств именно в иудаизме, отведя ему другое важное место в жизни народа, а еврейский гений развития, пересекая свои иорданы, проявлялся в культурах, в которые погружались диаспоры, и получалось, что эти средства разрабатывались и применялись в общечеловеческом историческом пространстве.

А теперь начинается самое интересное. В соответствии с устройством мира иудаизм вводит принципы устройства жизни (например, собранные в книге Шулхан Арух). Хотя назначение каждой человеческой души заранее определено и свобода может проявляться лишь в следовании назначению, хотя жёстко определена система разрешений и запретов на поступки, главное состоит в самом факте мысленного выделения трёх фокусов мышления – онтологического (принципы картины мира и заложенные в ней категории), знаковых форм объекта (описание устройства и свойств мира, полученное в откровении) и операционального (процедуры и операции над онтологией, о которых я говорил в самом начале, и над знаковыми формами объекта, приводящие его в соответствие онтологии, – мицвот). Приблизительно такого рода конструкция – "категория", хотя и по другому поводу и с другими целями, была выработана в СМД-методологии и стала одной из базовых схем организации продуктивного развивающего мышления. В её схеме есть ещё четвёртый фокус – "понятие", в котором рефлексивно снимается содержание остальных трёх. Но об этом – отдельный разговор. Как я понимаю, в иудаизме аналог четвёртого фокуса – "Б-г".

Можно спорить о мифологичности наполнения плоскостей, выискивать логические несообразности, говорить о статичности содержания и даже не о содержании, а просто о наполнении фокусов, о том, что конструкция используется не по назначению или вообще в наше время не используется, но, порождённая иудаизмом, она – общечеловеческая и национальная ценность, независимо от конкретного содержания фокусов, она схватывает и представляет, объективирует топику нашего мира мышления. Поскольку мышление живёт в категориях.

Святые не зря маршировали: по-видимому, во времена гаонов иудаизма были сделаны шаги развития, и должны остаться их следы. Меня привлекает ХVI век, время нашего изгнания из Испании. Тогда много людей погибло, уцелевшие рассеивались по Европе и Северной Африке и лишь малая часть изгнанников вернулась в Эрэц-Исраэль. Cтруктуры воспроизводства были разрушены. Для тех, кто не мог отказаться от жизни по прежним культурным нормам, ситуация была катастрофической, витальной: стоял вопрос о спасении не только отдельных людей, но народа.

Иногда в подобных экстремальных случаях находятся люди, понимающие всю глубину и особенности разрыва между культурными нормами и хаосом реальной жизни и берущие на себя ответственность за устранение разрыва. Такими, на мой взгляд, оказались члены цфатской группы во главе с р.Ицхаком Лурия. Традиционно Лурию представляют великим каббалистом, мистиком, прозревшим устройство мира и правила жизни в нём. Для меня эта предметная сторона его работы не имеет особого значения, мне важен исторический смысл и значение сделанного им поворота в еврейской жизни.

Я думаю, цфатские мудрецы понимали, что способа физически собрать всех нас для восстановления и обустройства совместной жизни не существует. По-видимому, единственное, что можно было сделать в условиях галута, – это сохранить само- и взаимоидентификацию за счёт укрепления пошатнувшихся идеологической и правовой рамок, обеспечивавших воспроизводство. Они их и укрепили, акцентируя в учении элемент тайны – Каббалу и рамки в качестве понятия еврейский народ (а не отдельный еврей, как считалось до них). Теперь каждый должен был отвечать за всех, лично участвовать в общем деле исправления мира по каббалистическим схемам Пути (что, в частности, вменялось специальными молитвами). Это был верный ход: тайна всегда притягивает, а общая тайна – консолидирует и даже освящает её носителей. Много есть примеров такого рода. Это и привело к суперустойчивости нашего этноса. Группа Лурии проявила себя управленцами высшего класса, не причастными при этом ни к какой формальной власти над евреями (это один из многих примеров управления "без власти" – в назидание сегодняшним политикам).

—Интересно, откуда взялись эти схемы, и действительно ли мир устроен так, как они его представляют? – размечталась Т.

—Схемы оказались функциональны: инструменты, карты становления еврейского мира, и этого достаточно. А что ''на самом деле'', никто не знает.

—Да, – сказал С, – они с блеском разработали и запустили свою программу, так что она уже более четырёхсот лет определивает еврейскую жизнь, отсекает всё, что не вписывается в рамки воспроизводства. Рамка "народ" позволила перенести индивидуальный естественный цикл жизни в область "духа народа", и там он был объявлен поступательным движением.

—Они остановили ход времени, – добавила Л, – вывернули прошлое в будущее. Наверно наш народ можно было бы назвать гением воспроизводства.

—За всё надо платить. Идеология и развитие – большая разница. Я полагаю, они знали, на что идут, и взвесили все "за" и "против", прежде чем законсервировать развитие. Это была и проблема нравственного выбора. Наверно, они долго мучились, когда принимали решение. И пользовались особыми способами размышления: чтобы не погибнуть в условиях катастрофы, нужен особый тип мышления. С.Попов, обсуждавший современные ситуации такого типа, называет его "катастрофическим" – "мышление разрывами".

— В таком случае, наша олимовская ситуация тоже катастрофична, – сказала Г.

— Да, ты права. И чтобы от неё нас избавить, здесь придумали психологический фокус – абсорбцию, или поглощение: способ устранения разрыва твоего сознания с реальностью жизни за счёт редукции сознания. Это вроде лоботомии. Психология и нейрохирургия в Израиле зачастую замещают логику и здравый смысл. И нам, чтобы выстоять и не потонуть, нужно вооружиться "мышлением разрывами", понять, каким содержанием и как заполнять разрывы. Но ведь все наши разговоры – про это. А потому я продолжу.

Как ни парадоксально, чтобы осознанно закрыть развитие народа, надо хорошо понимать, что такое "развитие", стать в позицию над ним и осуществить собственное суперразвитие. Во всяком случае, натуралистического мышления недостаточно – ведь оно регулярно, в нём одно вытекает из другого, а тут надо было схватить разрывную ситуацию. Нужны были принципиально иные средства. А мистический антураж и таинственность жизни Лурии, видимо, были ещё и средством реализации программы.

—Я поняла, что совершили цфатовцы: реализовали идею, которая очень нравилась фантастам ХХ века, – сказала Т. – Если нельзя вылечить больного известными средствами, следует погрузить его в анабиоз до лучших времён, когда найдут способ лечения. Прекрасная и поучительная тема для исторического романа, если б кто-либо из нас взялся поработать в этом жанре.

—Принимаю твою метафору, – сказал Н. – А дальше, благодаря обновлённым рамкам, вновь были воссозданы и укреплены воспроизводственные структуры, учение сбросило рефлексивную надстройку, вошло в традицию, стало ритуалом обыденной жизни и, как и было задумано, окаменело вместе с нею. Однако, по-видимому, сохранило следы развития его авторов.

—Не по-видимому, а точно, – сказала Л, – их исследует гематрия.

—Ничего ты не поняла. При чём тут гематрия? Разве я что-то говорил о символизации и сакрализации знака? Или о тех мёртвых комбинациях букв и слов, которые выискивает в текстах компьютер и которые потом пытаются анимировать натуралисты от иудаизма? Речь идёт о структурах живой мысли, а не об экскрементах этих структур.

—И если всё это близко к правде, – воодушевилась Т, – то не настало ли время пробуждения от векового сна, и эти следы, не есть ли они та самая волшебная палочка, которая разбудит спящую принцессу? Может быть, дверь отопрётся тем же ключом, которым её заперли.

— А принц, который разбудит, – это мы, безродные наследники цфатовцев! Пора объявлять о том, что возник Цфат-2, – иронически заметила Г.

—Всё может быть, – не смущаясь, изрёк Н мудрую мысль (говорят, она часто приходила в голову Муссолини). – Я не знаю, акцентирует ли современный иудаизм этот момент. Подозреваю, что причастный к иудаизму человек интуитивно, подсознательно носит на себе эту конструкцию, каким-то образом она организует его интеллект, благодаря чему он и проявляется с особой силой. Возможно, иудаизм – особая психотехника, организующая мышление таким именно способом, это надо обдумать.

Пока же, не в абстрактных описаниях устройства мира и его духовности, не в благочестивых разговорах о духе, а в методологической структуре иудаистской мысли, различившей и связавшей в одну конструкцию четыре различных фокуса мышления, я вижу духовность как работу совместно с духом над духом. С точки зрения СМД-методологии, эта работа состоит в структуризации содержания каждого фокуса за счёт рефлексивных отображений содержания других фокусов и проводится специальными способами, в результате получаем интеллектуальный продукт – новое понятие. А духовность – не некая субстанция, не вещь и не свойство. Нет её и в содержании фокусов. Духовность – в осуществлении рефлексивных связей между ними, замыкающихся через и посредством агента мыследеятельности – человека. Категория – не единственная методологическая схема, есть много других полезных схем.

—Очередная панацея, – мрачно заметила Г.

—Схемы не заменяют, а организуют мышление, если его нет, то и организовывать нечего; мыслить приходится всё равно, но теперь немного легче.

—Не кажется ли тебе, что, имея загодя эту схему из методологии, ты использовал её для анализа и просто надел на иудаизм, а он оказался очень пластичным и всё стерпел? – сказала Л.

—А какое это имеет значение? Даже если и так, слава Б-гу, что он пластичный. Но заметь, в иудаистских текстах наполнения фокусов не смешиваются, даются отдельно, это что-нибудь значит? То, что иудаизм как бы сам подставляется анализу своей мыслительной структуры средствами европейской традиции (правда, сильно продвинутыми СМД-методологией), тоже о чём-то говорит.

—Не очень во всё это верится, – сказала Г. – По моим наблюдениям, в структуре мыследеятельности иудаистов отсутствует слой мышления, он замещён предметными знаниями. Так что мышление им просто не нужно организовывать и "категория" им ни к чему.

—Наверно, сейчас в массе это так. Но, во-первых, сомнительно, что опираясь только на традицию, им удастся выжить и сохраниться в современном динамичном мире. И они это понимают: у них появились политики, за которыми, очевидно, стоят управленцы, а ты ведь не станешь отрицать, что без мышления управление невозможно. Во-вторых, различим иудаизм и его сегодняшних носителей. Я говорю только о первом. Часть вторых, по-видимому, пока склонна лишь к поверхностной модернизации, хотя следовало бы обратиться к методологическим основаниям учения, не дожидаясь наступления витальной ситуации. Но это их заботы. Мы же лучше вернёмся к вопросу, который поставил С, он намного интереснее.

Я понимаю, тебя не устраивает кавалерийское обозрение с мозгами набекрень, которое я тут учинил, оно малодоказательно и ненаучно. Но я не претендую на научный труд, а лишь на пилотаж местности будущих сражений. И если сделать в том же стиле ещё пару шагов, можно будет сказать, что духовность образования означает, что оно формирует, встраивает, выращивает (всё это, конечно, разное, но пока я не буду различать) у ученика способности организовать своё мышление по этой схеме: рефлексивно переходить от фокуса к фокусу (техника, средства переходов), структурировать и наращивать их содержание. Иными словами, пребывание в духовности – не кайф озарения, а тяжёлый труд строительства действительности, чтобы через действительность понимать реальность.

—Так что, преподавать иудаизм в учебных заведениях не надо? – лукаво спросила Г. – Кто же тогда научит молодёжь благочестивым размышлениям?

—Зря смеёшься, вопрос действительно жизненный. Я думаю, преподавать надо. Но не в виде отдельного предмета, а как одну из позиций, с точки зрения которых излагаются гуманитарные дисциплины. Иудаизм – культурная реальность, должен транслироваться и быть актуально представлен в личной культуре.

А благочестивые размышления могут быть как духовными, так и профанными, потому что духовность скрыта в вопросе "как ты мыслишь?", а не "о чём ты мыслишь?". И если соответствующую технику можно извлечь из иудаизма, - используем её, если нет, – обратимся к СМД-подходу. Учебная предметность может быть любой: обсуждая вроде бы абсурд – сколько чертей умещается на конце иглы или есть ли у принципиального крота принципиальное зрение, схоласты придумали много мыслительных средств, развивающих интеллект.

—А ты не боишься, что сейчас выскочит тень какого-нибудь большого рава и прибьёт тебя? – сказала Г.

—Не сомневаюсь, что это будет ещё не упокоенная как следует, свежая тень, – ответил Н. – А раз так, я попрошу её вспомнить примеры такого же рода в иудаизме, я уверен, они там есть. Если она всё-таки меня прибьёт, стану являться к ней немым вопросом всякий раз, когда её мысли будут обращаться к предметам, и отравлю ей загробную жизнь. Так что она ещё подумает выскакивать.

—Тогда выскочит тень ГП, и тут уж твоя игра плохо кончится! Заодно и нам достанется, что терпим твои подтасовки и подмены, развесив уши, – сказала Л. – Ты отождествляешь натуралистическую схему с мыследеятельностной. Ты просто анимируешь "следы", о которых говорил, и получается не мышление, а дурной мультфильм. С ГП такие фокусы не проходят.

В этот момент хлопнуло окно и сквозняк пронесся по комнате...

—Предлагаю выпить за упокой душ всех больших равов – вовремя спохватился С, профессионально прицеливаясь вилкой в гриб.

—А также их жён, детей и наиболее способных учеников, – сказала Л, копаясь в салате.

—И за долгие годы ныне живущих, – добавила Т, наполняя рюмки.

—Лэрабим!, – воскликнули все, вздрогнули и расслабились.

Я почувствовал, сострадающий читатель, что свою сегодняшнюю норму уже выполнил, тем более, что закуски не осталось. Но мои друзья и не собирались расходиться на покой, уж очень их захватил разговор, хотя к чему он мог привести, пока было не ясно.

—Тут возникает множество исследовательских, методологических, педагогических, культурологических и всяких прочих задач, которые нам по силам, – продолжил Н, когда действительность частично к нему вернулась. – И если нас упрекнут в том, что всё это мойщики полов городят ради побочного заработка, не будем отказываться. Но походя, мимоходом, мы можем оказать нашему образованию хорошую услугу. Его ругают за отрыв от прогресса и даже от жизни, за то, что не даёт современных практических знаний. Специалисты утверждают, что ''уровень знаний израильских школьников удручает'' и что израильская система образования "тиражирует пещерное сознание". Наше эгалитарное образование фактически закрепляет и углубляет замкнутость социальных страт вместо того, чтобы её преодолевать. Оно антиобщественно.

Я вспомнил о предостережении Ури Мильштейна...

—Вот послушайте, что сообщают – сказала Т, зашуршав газетой. – В среднем по стране лишь 40% школьников получают аттестаты зрелости. В Нетании – 58%. Один из членов городского совета в простоте душевной объясняет это так: "Многие школы требуют ремонта и реконструкции, необходимо переоборудовать многие классы и закупить оборудование для них. Без всего этого трудно рассчитывать на повышение мотивации к учёбе и уровня образования в целом".

Мы немного посмеялись этой шутке и вспомнили старый фантастический рассказ о том, как в школах будущего учительницы были вынуждены сопровождать изложение предмета стриптизом, чтобы завлечь учеников на уроки. Лишь Г не участвовала в общем веселье.

—Горе тому образованию, – печально сказала она, – уровень которого в головах его руководителей зависит от состояния стен, потолков и наличия компьютеров.

—Не относись к этому так серьёзно. Он же хозяйственник и, скорее всего, просто кого-то на жалость берёт, чтобы деньги выбить. Правильно поступает. А уж этот кто-то тоже ни черта в образовании не понимает, хотя деньгами распоряжается. Вот и министр науки высказывается в том же духе. Но здесь ситуация несколько иная: он демонстрирует позицию ''научника'', стало быть, заинтересованности в содержательной реформе образования от него ожидать нельзя – ещё одно подтверждение, что это дело, в первую голову, общественное.

—Многие считают, – добавил Н, – что наше инженерное образование (о другом – ни звука! – тоже интересный факт) слишком заакадемизировано: естественнонаучные предметы не связываются с практикой, с будущей специальностью. Это называют "разрывом между знаниями и инженерными умениями" и предлагают меры исправления. Например, включить в учебный процесс разные виды и формы практики на производстве, профессионализировать выпускника, готовить специалистов по потребностям рынка.

—Опять о рынке! Помешаны они на нём, – сказала Л. – Видела я эти предложения. Но я также знаю, что хотя вся без исключения недвижимость и произведения искусства продаются и покупаются, рынка Пизанской башни или "Моны Лизы" нет. Кроме свободы выбора, для существования рынка нужна массовость. Тогда начинают действовать статистические закономерности, на основе которых рынок определяет эквиваленты обмена и регулирует обмен. Для этого он и нужен, здесь его назначение и предел. Новые потребности рынок не создаёт, они появляются в другом месте. Если любой обмен считать рыночным, понятие обессмысливается и его уже нельзя использовать. Да и исторически это неверно: рынок в современном понимании возник 8-9 столетий назад, а люди обменивались вещами с незапамятных времён. Это азбука. И говорю я это, чтобы подчеркнуть: современный инженер – "товар" штучный, нерыночный и создаёт тоже штучные вещи.

—Вы говорите о разном, – вмешался С. – Они-то имеют в виду инженера в рамке воспроизводства или производства, хотя и не понимают этого. Там он, как и плоды его труда, – товар, и его профессиональный профиль регулируется рынком. И к их предложениям надо отнестись серьёзно: современное производство чрезвычайно усложнилось, лучше, если работать там будут собственные классные профессионалы, а не гастарбайтеры или безответственные "кол бэсэдэр". Ты же обсуждаешь инженера как агента развития, это совсем иной тип. Нужно то и то. Другое дело, что нам более интересен инженер второго типа. И чтобы перейти от первого ко второму (а переход необходимо объективировать как логическое снятие исторического), нужно обсуждать и развёртывать темы вроде "инженер для производства и производство для инженера", "место, назначение и структуры научных и инженерных исследований", "разработка структур современной инженерии", "смыслы и условия становления инженерной картины мира" и т.п., забыв о рынке, но имея перед собой анализ социокультурной ситуации.

А что касается профессионализации, накопления инженерных умений, то это процесс необходимый, но длительный, может занять всю оставшуюся жизнь выпускника. Потому его выносят за рамки вуза в особые структуры клубного типа – профессиональные сообщества. Есть культурные образцы, так что ничего сверхъестественного придумывать не надо. Но сегодняшние "сообщества", особенно олимовские, устроены иначе, такую функцию не тянут, и здесь найдутся темы для обсуждения и практических разработок.

—Не всё тут ясно – сказала Г. – У нас есть инженеры, но, похоже, нет инженерии – ни старой, ни новой. Я пока не встречала инженера, который понимал бы общественную функцию своей профессии и ставил бы её на первое место в своей работе. Нет инженерного клуба, то есть такого места, где инженерные идеи и проекты можно было бы содержательно обсуждать не только с точки зрения законов Ома и Гука, не только в коммерческом плане, но как ресурсы развития инженерии и общества. По-видимому, клубным формам профессионализации мешает коммерциализация инженерии: каждый не без оснований боится быть обкраденным, если станет обсуждать инженерные идеи и проекты в кругу коллег. Дефицит профессиональной этики. Но с другой стороны, этика не сваливается с неба, а нарабатывается в клубной деятельности. Опять получается круг. В чём проблема? Может быть, "культурные образцы" уже просто себя исчерпали, и надо придумывать новые нормы?

— Как уже должно быть понятно, – продолжал Н своё, – практические знания – это не рецепты, как перейти улицу или сколько заплатить инсталлятору (хотя это тоже важно), а знания о том, "как" и "зачем" организовывать мышление и деятельность, поскольку, как известно, мышление процессуально и интенционально. Наше же образование пока предлагает предметные знания, отвечающие на вопросы "что это" и "почему", они морально нейтральны и годятся для объяснения разных закономерностей, но не для организации действий, в более широком плане – и жизни. Так получилось, видимо, вследствие "онаучивания" образования - тотализации научного подхода в его натуралистическом варианте. Однако мы не можем относиться к науке, как к "вещи в себе", поскольку научные знания уже давно включаются практически в любую деятельность. Поэтому главный вопрос: где, как и в качестве чего включаются? Отсюда различение предметных и деятельностных знаний идёт не только по операциям их получения, но и по их функциям и месту в деятельности. Наука открывает законы жизни и свойства материала, которым мы оперируем в деятельности. Они фиксируются в форме предметных знаний. Но для осуществления деятельности этого мало, ведь надо ещё понимать, как лучше и на каком месте эти свойства и ограничения использовать, в каком смысле "лучше" (тут много аспектов: социальный, экономический, политический и так далее), как их соединить с другими разнородными компонентами деятельности: целями, способами, средствами, ресурсами, технологиями, последствиями, каким образом представить деятельность в целом и место человека в ней (что зависит от её типа), как её реализовать, эксплуатировать, как в неё войти, если она уже осуществляется, как выйти, как похоронить, когда она перестанет быть нужной и так далее. Тем более, что речь идёт о современной деятельности – многоструктурной, многопозиционной, комплексной, динамичной, включающей в себя разнотемповые процессы и разнообразно иерархированные структуры. Для этого нужны не знания, а скорее, предписания. А у сегодняшней натурализированной науки нет средств комплексирования разнообразного.

—Мытьё полов себя не исчерпало, ещё рано его хоронить, – ввернула Л.

—Конечно, при такой массовой алие оно спасение для Израиля. Хотя порождает свои проблемы. Дешёвая олимовская рабсила временно оживляет экономику, однако, тормозит выход в режим развития.

Вообще, представления о деятельности можно и нужно прорабатывать в разных планах, что и было сделано ГП и Московским Методологическим Кружком. Оказалось, что деятельность – "объект" совершенно иного типа, чем объекты науки, что для его представления и работы с ним нужны иные средства, подходы, понятия и онтологии. Что кроме научной, существуют и общественно важны другие типы деятельности и мыследеятельности: прожективная, инженерная, педагогическая, художественная и так далее, разного рода их констелляции. Они строятся на иных принципах, нежели научная деятельность. Но всё это пересказывать нет смысла, можно прочесть в книгах и журналах и даже кое-что увидеть в жизни, если присмотреться.

А нам отсюда должно быть уже ясно, что положение в образовании нельзя поправить, наращивая только предметные знания, как в один голос предлагают наши предметники-репатрианты, поскольку эти знания – ресурс воспроизводства, а образование нуждается в ресурсах развития. Точно так же мы ничего не изменим, культивируя плоскую натуралистическую духовность датиим, тоже стоящую на страже воспроизводства. Проблема таится в разрыве предметных знаний естественнонаучного типа, способов их получения и работы с ними – со знаниями о мышлении и деятельности. Последние в ситуации развития (а о нём мы только и говорим) должны выполнять в отношении предметных знаний организующую и управляющую функции, подобно регулятивной функции иудаизма в ситуациях воспроизводства и функционирования. Суть проблемы в том, что мы не можем заполнить разрыв из-за того, что не хватает средств, позволяющих конструктивно соотносить в мысли знания различных типов.

Вспомнил я, что когда мы только начинали мыть полы, многое не удавалось, пол оставался нечистым, хотя мы изо всей дурацкой силы давили на магэв и не жалели "Экономики" и "Фантастики". Вскоре, однако, мы решили эту проблему: дело оказалось в тряпке, которая связывала раствор с полом, она была недостаточно плотной.

—Методологические схемы, вроде категории, заполняют разрывы. Образование должно быть реформировано так, чтобы оно предстало как связь знаний разных типов. Нужно попробовать проработать эту частную онтологию.

Поэтому, если мои предположения о скрытой в иудаизме универсальной мыслительной структуре и о её сходстве со схемой категории правдоподобны, то преподавать надо не метафизику иудаизма, а эту его структуру вместе с СМД-методологией. Именно эти знания обеспечат индивидуальное и, стало быть, общественное развитие. И чтобы это реализовать, нашим учителям-олим первым делом надо перейти от принципа "обучаю, чему могу" к "обучаю тому, что нужно": развитие образования немыслимо вне развития педагогов.

—Но это означает отказ от сегодняшнего понятия "образование в Израиле", – сказал С.

—Конечно, – подтвердил Н. – Израильское понятие восходит к классическому типу, который формировался в Европе, начиная с ХVIII века. Образование задавалось проектно – в соответствии с господствующими идеалами социального человека. В его основание была положена идея Культурной Нормы, Культурного Образца или Образа: человека надо сделать подобным этому Образу. Отсюда основной процесс образования – трансляция культуры. Со временем менялись образцы, но Образец оставался незыблемым. Сегодня, тем более, в перспективе этим жить нельзя, ибо калейдоскопический темп Истории быстро проблематизирует любые образцы и "идеал человека" – уже в период жизни одного поколения. Современный динамичный и катастрофичный мир совсем не напоминает пору двухсотлетней давности. Теперь очень многим людям приходится в течение жизни совмещать или несколько раз менять род занятий, выходить из деятельности и входить в новую деятельность. И это происходит не только в силу социальных причин, а потому, что "поиск себя" стал – по необходимости! – достаточно высокой ценностью. Как это проделывать, если сталкиваешься с принципиально новой деятельностью? В Культуре нет ответа, сколько её ни транслируй, она не в состоянии угнаться за Историей. Тогда новое образование, чтобы осуществиться, должно включаться в то, что противопоставляется Культуре – в Развитие. Причём не важно, какой культуре – иудаистской, светской, профессиональной или ещё какой. Культура – отпечаток Истории на человеческом материале, то есть завершённое и ставшее. Но прежде всего надо избавиться от идола психологического подхода к образованию.

—Произнося такие страшные и кощунственные слова, нам надо быть готовыми к битью со всех культурных сторон, – сказала Т.

—Люди и народы живут не по законам развития, просто плывут по Истории, никто не ставит задачу развиваться, так как неизвестно, что это такое, скорее всего, иллюзия, выдумка, которую людям приписала революционная и прогрессистская идеология. Но теперь она доказала свою несостоятельность. К тому же, почему ты всё время упираешь на целое и целостность? – сказала Г.

—Да, никто по законам развития не живёт, поскольку развитие незаконосообразно. А оживление идеи развития связано как раз с крахом прогрессизма, который уже двести с лишним лет исходит из того, что прогресс – это накопление предметных знаний. Идея развития – смена прогрессизма и вызвана последними достижениями в методологии и философии. "Развитие" сейчас понимается иначе, чем сто или пятьдесят лет назад, хотя основания такого понимания далеко не новы. До сих пор задача развития действительно не ставилась, но перед лицом прошлых и грядущих потрясений телячьи радости по поводу панацей, всяких новшеств и изобретений поубавились; с другой стороны, тех, кто сидит в болоте, заедают комары. Поэтому задача развития стала практической задачей, решения должны быть осмысленны, реалистичны и реализуемы.

Всё дело в нашем самоопределении в ситуации: как мы её расцениваем – как ситуацию развития или альянс воспроизводства с функционированием? Можем ли мы справиться с новыми затруднениями, исходя из старых принципов, способов и средств, или не можем? Тут, конечно, в игру вступают наши ценности, опыт и всё, что составляет так называемую натуру, или, выражаясь изячно, экзистенцию. Я полагал, что исходя из того, что мы тут наговорили, и из нашей ситуации, приоритет надо отдать развитию. Ан нет. И по идее сейчас время самоопределиться, разобраться в наших собственных ценностях, намерениях, трудностях и рамках. Однако делать это надо на трезвую голову, рефлексия умирает от одного запаха алкоголя, а мойщики пьют, как биндюжники. Сейчас я способен только повторить общеизвестные вещи, а по вашим лицам я вижу, что только их вы готовы выслушать.

Итак, в стабильных условиях жизни, когда воспроизводство отлажено, развитие не нужно, оно только мешает, всякие выскочки объявляются изобретателями вечного двигателя и изгоняются. Так в прошлом жили в течение почти семи тысяч лет в Египте, так сейчас живут в Швеции, Дании и некоторых других местах. Однако, если трудности начинают досаждать и умножаться – это сигнал, что ситуация изменилась и существующие системы деятельности ей больше не соответствуют: они создавались, исходя из прежних взглядов на мир, в расчёте на одни цели, способы работы, кооперации и так далее, а теперь многое изменилось, реальные действия и взаимодействия требуют новых форм и содержаний, а системы в силу своего устройства их не обеспечивают.

В зависимости от того, понимается ли эта ситуация как проблема или не понимается, выделяется ли в мышление из социальности или сидит в ней по уши, возможны два исхода (тут как раз – один из моментов незаконосообразности развития: оно может начаться, а может и не начаться, всё остальное – идеология). Первый: латать, то есть вносить частичные изменения по принципу "что вижу, о том пою", или, как любят выражаться, "бороться с отрицательными явлениями". Первая (и последняя) реакция такова: успокаивают крикунов (есть разные хитрые способы, вы их знаете), меняют персонал на более умный, перекраивают административные формы и так далее. Кое-чего этим можно добиться, но существенных улучшений не происходит.

Другой путь: взять систему целиком в перспективной ситуации и проблематизировать не только свойства человеческого материала, но и организованности, формы, функции, процессы, механизмы, структуры – все системные категории усомнить в свете ситуации, чтобы получить новый взгляд на систему и ситуацию в целом, понять, в чём дефект наших прошлых представлений, то есть поставить проблему. Потом, если свезёт, как говаривал ГП, то и разрешить: построить и применить способы и средства устранения дефекта. И всё это проделывается в мышлении, в нём творится и представляется (не отражается!) в определенных отношениях и связях, то есть в целостности, один из примеров – категория. Развитие есть становление новой целостности, и существует специальная техника этой работы. Но это как бы технологический взгляд на развитие. Есть и организационная сторона: проработка и создание структур, способных развитие организовать и провести, поскольку ни в каких существующих объектах эти структуры не содержатся; они должны охватить объект, превратить его в свой рабочий материал и вместе с ним образовать новую структуру, способную развиться до целостности. Есть у развития и ресурсная сторона: новые идеи, понятия, способы, оргпроекты, программы и так далее, которые становятся решением проблем. Я сказал бы, что прогресс связан с накоплением таких ресурсов, а не предметных знаний. Можно увидеть развитие и в историческом плане как искусственную коррекцию естественных процессов и особую организованность хронотопов; и в общественном плане как создание условий образования целостных общественных единиц (кстати, перед выборами Нетаниягу обещал позаботиться о таких условиях, стало быть, кое-что понимает, до конца ли?). И ещё очень важно, что развитие – целостность особого рода – незамкнутая, без границ, как и мышление, за счёт которого развитие и существует. Организация такой целостности основана на категории "единицы" и связанных с нею других категориях, например, "форма-содержание". Категориальный строй, который я упомянул в связи с иудаизмом, здесь не работает. Содержание единицы, в отличие от части, адекватно содержанию целого, разница в масштабах, но для категории это не существенно. Поэтому можно говорить о "единице развития", "общественной единице", "хозяйственной единице" и др. как "малом" развитии, "малом" обществе, но развитии и обществе в полной мере, со всеми атрибутами. И только в такой форме – как организованность своих единиц – и существует содержание развития.

Всё это стороны, исторически возникавшие грани понятия "развитие", а потому их содержание и связка могут быть поняты через операцию исторической реконструкции жизни понятия: при каких обстоятельствах они возникали, какими категориями питались, какие проблемы разрешали, как изменялись, какие имеют ограничения и что могут дать для решения современных проблем. Если этого не проделать, вместо понятия получим дубину, а в жизни – разруху. А что касается социальных революций, то развитие не имеет к ним отношения, оно живёт в истории и мышлении, а революции совершаются в социуме, мире действий, не обеспеченных мыслительно. Поэтому социальные революции – не акты развития, а экстремальные социальные действия. Впрочем, тем, кто знаком с историей "развития", всё это скучно слушать, а те, кто не знаком, пойдут в Тель-Авивский университет на наш факультет.

Пока Н монотонно и эпично катил нас в телеге по чугунным рельсам знаний, кое-кто дремал, а я, чтобы не скучать, думал свою думу.

Странное дело – развитие. Вроде всё просто: строишь дом, открываешь бизнес, оканчиваешь университет, торгуешь с СНГ или с марсианами, меняешь формы работ и даже читаешь умную книгу..., а развития может и не быть. Я слышал много рассказов о развитии и каждый раз не чувствовал удовлетворения. Может, это принципиально? Я ведь не философ и не учёный. Мы можем указать, что развитием не является. Это не мало, предохраняет от иллюзий и тупиков, от лишних затрат. Но и не означает, что нам известно, что оно такое. Я как бы со стороны обозрел своё затруднение и понял: развитие не есть наперёд заданное знание! А если так, то что о нём можно рассказывать? Только о его прецедентах, задним числом, когда поймёшь и отрефлектируешь, что на самом деле произошло.

Конечно, всё, о чём толковал Н, важно, чтобы правильно организовать развитие, отсечь ненужное, не клюнуть на дешёвку и не сгнить в тупике, но как только мы подходим к началу процесса, тут рельсы кончаются, надо вылезать из телеги и брать ноги в руки: осуществлять развитие путём выхода за рамки знаемого и нормированного, то есть за рамки культуры. Куда? – в проблемные области, в неизвестность. И каждый раз – через новые двери, которые открывает анализ ситуации, она же конкретна и, как правило, уникальна. ГП как-то сказал об одном из ликов методологии – это "план пути, который ещё никогда не был пройден". То же – развитие. Потому оно незаконосообразно и невоспроизводимо. Предметные знания тут ничего не дают. Прошлый опыт развития в новой ситуации должен быть проблематизирован. И в этом движении ощупью единственные надёжные поводыри – самоопределение и рефлексивный контроль. Не каждый отважится ходить по минному полю, даже вооружённый миноискателем. Светлая пушкинская печаль снизошла на меня: я был полон любовью к Недосягаемой Рефлексии.

Ты, конечно, помнишь долготерпеливый читатель, это имя произносилось неоднократно и, уверен, ещё не раз встретится. Из контекста ты уже представляешь, что это такое, но для порядка я скажу о своей любимой два слова.

Особенность рефлексивного состояния была замечена ещё в древности: перенесение внимания с объекта на действия и мысли субъекта. С тех пор исследования рефлексии, её функций в интеллекте, разработка техник её осуществления неизменно интересовали всех сколько-нибудь известных мыслителей во все эпохи. Пересказ этой истории – тема университетского курса. Сейчас выявлено и описано множество видов рефлексии, они важны не сами по себе, а в сочетании с другими функциями интеллекта – мыследействием, коммуникацией, пониманием и индивидуальным (чистым) мышлением для того, чтобы включать их, когда надо, соотносить друг с другом и развивать: так работает наш интеллект. Без рефлексии мы мало чем отличались бы от братьев наших меньших.

Красивый пример одного из видов рефлексии приводит Ортега-и-Гассет. Он едет в мадридском трамвае, плотоядно, как всякий испанец, разглядывает пассажирок и, поскольку он ещё и философ, задаётся вопросом о критериях женской красоты. Главное для него как философа – найти правильные основания суждений. Исходить из наперёд заданного (теоретического) идеала женской красоты – Венеры или супермодели – и соотносить с ним конкретные лица и фигуры? Нет, это его не устраивает (почему – прочти его эссе "Эстетика в трамвае"). Он в тупике. И тогда решает использовать свою рефлексию (у таких людей она неплохо развита): он начинает отслеживать и фиксировать движение своего взгляда по лицу и фигуре и испытываемые при этом чувства и мысли. Он их объективирует, как бы кладёт вне себя, чтобы можно было отстранённо рассмотреть. И делает – для себя! – открытие: никакого постоянного идеала действительно нет, каждый раз, скользя взглядом по конкретному лицу, он соотносит формы и пропорции его частей, приняв за "точку отсчёта" какую-нибудь выдающуюся часть. К примеру, смотрит на лоб, принимая его вид, как данность, дальше как бы дорисовывает своим эстетическим чувством соответствующие лбу форму и размеры, скажем, носа, подбородка или глаз, и проверяет, вписываются ли наличные части лица в намеченный им виртуальный контур. В этом процессе и сам контур может меняться. Ортега начинает понимать (вот где рефлексия сработала!), что мысленно построенный им контур и есть индивидуальный идеал данной женщины, а её красота "измеряется" соответствием ему – вот и готов искомый критерий. И заметь, читатель, – ни без каких теоретических предположений, прямо "из себя", из своей очевидности! Что и придаёт рефлексивным результатам высшую достоверность и непреложность.

ГП утверждал, что если наша жизнь меняется к лучшему, то благодаря рефлексивным выходам. (Более того, он считал общественно значимым лишь то, что отрефлектировано. Это значит, кстати, что общество живёт в рефлексивном пространстве. Так оно и есть). Всякий раз, когда обстоятельства берут за горло, руки связаны, дышать уже трудно и судороги сводят тело, желательно мысленно остановиться, вспомнить о рефлексивном даре и обозреть формы мышления и деятельности, благодаря которым ты оказался в плачевном положении. Может, тогда и повезёт. Если такого рода ситуации фиксируются как проблемные, они кладут начало развитию. А если ты считаешь, что кол бэсэдэр, то... бэсэдэр гамур!

Тут я вспомнил, что Н вещал по поводу современного образования. Он выдвинул непонятный педагогический принцип "обучать тому, что нужно", вместо "обучаю, чему могу". А что нужно? История с Ортегой наводит на мысль, что ответ следует искать не в каких-то единых для всех культурных образцах, пусть даже очень прогрессивных и привлекательных, а совсем в другом: задача современных систем образования как раз и состоит в том, чтобы оснастить конкретного человека способами и средствами построения жизни сообразно своему "виртуальному" образу и осмысленного изменения образа. Такие задачи, как готовить "образцового семьянина", "образцового гражданина" и даже очень симпатичная задача "порождать прогрессоров", – уже в прошлом. Образование становится Введением в себя за счёт развития функций интеллекта. В его основание кладётся идея мыследеятельности, а все рассуждения насчёт мышления, деятельности, проблем и так далее относятся к способам и инструментам Введения. Если ученик овладевает ими и применяет в своей жизни, развивается мыследеятельность и он сам – по сопричастности, становясь "свободным ресурсом" общественного развития. Остаётся только добавить, что с окончанием Введения мыследеятельность вырождается в простейшие формы, и можно смело говорить: человек скончался, хотя биологическое тело ещё живёт. От этих мыслей рукой подать до "общественного развития": образованный (теперь точнее – образуемый) человек – его главный ресурс!

До сих пор реформаторы образования выводили требования к системам образования из представлений о будущем обществе или о будущих социальных потребностях. Откуда они их брали? Новое понимание "общественного развития" избавляет нас от ложных футуристических проектов и прогнозов по поводу общественного устройства: они просто становятся не нужны, будущее определяется сегодня через новое образование. Такое образование как бы выходит из рамок существующей общественной системы и становится её развивающей надстройкой, главным и определяющим ресурсом общественного развития. С точки зрения нового содержания это означает, что теперь о всех общественных явлениях и процессах нужно судить с двух сторон: как об объектах развития за счёт образования и как об условиях становления нового образования. Или процедурно (операционально): имеем два фокуса – процессы образования и остальные общественные процессы – и "протаскиваем" один фокус через другой.

Помнишь, читатель, как Н представлял себе общественное развитие? Так вот, смысл путешествия человека по системам деятельности и мыследеятельности несколько проясняется: в описанных Н условиях образуемый человек намечает для себя определённую траекторию переходов по системам – свой Путь, чтобы развиваться за счёт работы в них. Когда возможности индивидуального развития в одной системе исчерпаны, он переходит в другую. Образование и воспитание дают ему средства выбора и прохождения Пути.

Тогда концепция нового образования должна противопоставляться нескольким сегодняшним идеям и предложениям, претендующим на панацею спасения образования (а заодно и общества):

· ориентации на подготовку работников для производства и поддержку функционирования;

· ориентации на "внедрение" в обучение современных информационных систем и технических средств;

· тотальной ориентации на самодеятельность или, наоборот – на унификацию школ и углубление автономности академического обучения;

· ориентации на запросы рынка;

· упованию на самоорганизацию учащихся и на то, что "жизнь подскажет";

· интенсификации передачи ученикам предметных знаний под видом ресурса развития;

· привязке целей образования к сегодняшним задачам или к будущим потребностям, полученным экстраполяцией.

Ты понимаешь, конечно, противопоставление не означает, что все эти тенденции и идеи надо выбросить: они возникли в своё время не на пустом месте, имеют основания. Дело, однако, в том, что даже те из них, которые сегодня актуальны, – частичны, односторонни и потому не могут претендовать на панацею. Им надо найти место в новом образовании, и в соответствии с ним пересмотреть и перестроить их содержание и смысл. В частности, они могут быть заново осмыслены в рамках экспериментирования, общинных интересов, регионального развития, локальных социокультурных и производственных систем, отдельных правительственных проектов.

Отсюда можно подумать и об организационных сторонах нового образования: источниках финансирования, взаимоотношениях с государством, с частными образовательными фирмами, о множественности и разнообразии организационных форм и так далее – всё сообразно его месту и назначению. И учесть следующее важное обстоятельство. Как должно быть уже ясно, новое образование будет существенно гуманитаризовано (выражаясь неточно, но привычными словами). Однако гуманитарная сфера знаний в Израиле, похоже, считается священной коровой, обсуждать её реформирование, какие-то новые связи с техническими и точными дисциплинами считается дурным тоном. Понятно, что всё это традиционно социально, и, наверно, легче будет строить всё заново, выделив и расчистив рядом с действующей системой образования новое место.

Если ты, памятливый читатель, ещё не забыл о том, что я раньше сообщал тебе о методологическом мышлении (ММ), можно сделать первый шаг в сторону проектирования системы нового образования. В самом деле, что такое обучение, как не передача ученику знаний о номенклатуре, свойствах, характеристиках объектов, с которыми он столкнётся в своей будущей деятельности? А передачу ему средств и способов решения задач и схем организации деятельности в его сфере мы называем целевой подготовкой. Ознакомление ученика с возможностями и направлениями развития деятельности и МД в его сфере, задаваемыми онтологией, в свете реальной ситуации и тенденций есть повышение квалификации. Изображение в оргдеятельностной плоскости ММ систем, в которые включается будущая деятельность ученика, определение в них мест будущей деятельности и использование этих мест для получения "образа", образца, по которому должна строиться деятельность ученика, до сих пор называлось образованием. Также до последнего времени все эти известные рабочие процессы, как правило, инициировались и проводились учителем. Теперь требуется активное включение в их организацию самого ученика: ему или, по крайней мере, вместе с ним, предстоит выбирать, на каком процессе сделать акцент в конкретной ситуации, переключать и совмещать процессы, если ситуация того требует. Также ученик теперь должен уметь не только пользоваться теми содержаниями плоскостей ММ, которые он получит в учебном заведении, но и самостоятельно приращивать содержания. Все эти операции начинаются с самоопределения. Передавая ученику средства и способы самоопределения в разных пространствах, мы его воспитываем. Вот такой комплекс соорганизованных в действительности мышления процессов, или разных типов педагогических воздействий, осмысляемый идеей нового образования, и можно положить в основание проекта системы нового образования.

И ещё одно замечание. Мы начали сегодняшнюю встречу с обсуждения проблем хозяйственного развития, но пропустили важный вопрос: как его измерять? Между тем, ответ вроде бы уже есть. Приросты или темпы приростов разных материальных и финансовых факторов или хозяйственной массы – это меры производства и воспроизводства. Мера развития – прирост или темпы прироста количества людей с пониманием, воображением и социальной ответственностью, занятых в хозяйстве. Конечно, это только принцип, за которым должна последовать разработка практически удобных показателей и техники их использования.

Однако, мои два слова затянулись. Тем более, что нам с тобой, нетерпеливый читатель, полезнее рефлексию делать, чем рассуждать о ней. Так что вернёмся к баранам.

—В таком случае, как ты относишься к тому, что американцы по всему свету создают новые инфраструктуры, производства, финансовые инструменты и вообще насаждают свой образ жизни, это развитие? – проснулась Г.

—Если другие страны, регионы, отдельные люди берутся как материал, законы жизни которого и свойства не подлежат изменению, но на котором можно построить относительно более эффективные структуры деятельности, то да, это развитие, но – для американцев: они должны проанализировать свою ситуацию, поставить свои проблемы, наметить темы работ, придумать эти самые структуры, не портящие материал и решающие проблемы, а также найти способы этого придумывания и способы реализации структур и всё это вписать в свою картину миропорядка. Однако гораздо чаще просто тиражируются массовые структуры, за счёт которых американцы решают свои задачи, скажем, увеличивают занятость, прибыль, усиливают политическое влияние и др., развития здесь нет.

В наше время производство технологизировано, и задним числом это понимается как результат развития индустриального общества в постиндустриальное. Наверно это так, но технологизация – только одно из направлений развития и требует меры и согласования с другими направлениями. Скажем, в каких ситуациях и до какой степени можно технологизировать медицину, инженерию или то же производство и как употреблять пакет технологий, чтобы не потерять осмысленности действий? Очевидно следует создавать особые структуры проблематизации, которые могли бы своевременно модифицировать технологии и заменять их другими, а параллельно технологизации нужно развёртывать процессы в других направлениях, как самоценных, так и компенсирующих её негативные последствия (роботизация людей, снижение квалификации, унификация жизни и т.д.). Результаты развития не должны заводить в тупики и закрывать пути альтернативных движений. С технологизацией образования тоже нет ясности. Технологии вводят в обучение, в подготовку, там это работает. Но что она означает для нового образования, какие смыслы несёт, в каких пределах и где может использоваться? Опять это вопрос различения социума и общества, или воспроизводства и развития.

—Тут есть один музыкальный момент, связанный с различением производства и произведения, – сказала Т. – В современном производстве всё расчленено и действует установка на тиражирование. В произведении, наоборот, замысел, проектирование, конструирование, изготовление, сбыт, организация и т.д. слиты вместе и сосредоточены в одних руках, и выпускаются штучные изделия. Современное произведение продолжает традиционное ремесленничество, только оснащённое новой и новейшей техникой в миниатюре, и напоминает искусство. Благодаря этому появляются оригинальные и уникальные вещи, на которые есть спрос. В произведении человек всегда над технологиями, поскольку они ограничены, частичны. Многие израильские производители по масштабам и технической оснащённости приближаются к произведению, но организационно копируют производство, потому что оно – у них в головах. Получается ни то, ни сё: ни массовости, ни оригинальности продукции, и качество невысокое. Может, одно из направлений хозяйственного развития и будет состоять в увеличении удельного веса произведения – сообразно масштабам и своеобразию страны.

Так или иначе, возникает нужда в том, что мы называем программированием развития: надо ведь анализировать ситуацию, как сложившуюся, так и перспективную, выделять проблемы, определять веер направлений разрешения проблем – направления развития, особым образом организовать рабочие группы в соответствии с понятием "развитие", согласовать направления и группы по ресурсам, например, по типу "процесс-механизм" и так далее, и тому подобное, и всё это повторять вновь и вновь, поскольку каждая подвижка в понимании, каждый результат изменяют ситуацию развития и могут вызвать новые проблемы. Программа в отличие от плана или проекта и есть средство организации такого рода работ.

Сделаем краткий привал, дорогой читатель, и переведём дух. Сосчитаем до десяти. Не бойся, объяснять, что такое программа и как программировать, я не стану. Но о ситуации её применения скажу, а то время от времени появляются разные проекты светлого будущего, и как к ним отнестись, непонятно.

Я уже имел счастье во второй день разговоров намекнуть, что программа, проект и план – всё разное. Представь, что тебе нужно осуществить какую-либо деятельность, скажем, что-то построить. Объект строительства задан, условия созданы, есть все ресурсы и так далее. Что нужно делать? Ясно, что: планировать действия, то есть увязывать их с ресурсами и исполнителями в пространстве и времени, и – вперёд. Теперь предположим, что есть цель строительства, но объект не задан, что и как строить неясно. Тогда перед планированием ты спроектируешь объект и ещё создашь так называемый ПОР – проект организации работ (в монтаже) или ПОС (в строительстве) и таким образом получишь необходимые данные для планирования. И, наконец, третий случай: ситуация не сформирована, её структура не ясна. Не то, что целей нет, но и непонятно, откуда их взять. То ли строить, то ли ломать, то ли ползти на кладбище, накрывшись белой простынёй, как говаривал ГП (в израильском варианте – талитом). В то же время, ситуация витальна, то есть "так дальше жить нельзя". Ты как бы упираешься в непроходимую стену, вырастающую перед тобой в виде естественных процессов, настолько мощных – соразмерно с тобой, – что мелькает мысль: разве можно справиться с этой инертной массой? Жуткое положение, скажешь ты и будешь прав. Но оглянись: разве не видно вокруг признаков "третьего случая" во всём том, что мы успели и не успели обсудить? Во всей нашей жизни? В наших внутренних и внешних отношениях? То-то же. Это как раз тот случай, когда справедливо говорят: если кто-то скажет "я знаю!", не верь ему. Иными словами, если в ситуации кромешной неопределенности выдвигаются проекты и планы – это социальный обман. Что же делать? Строить ситуацию деятельности или мыследеятельности, определяя, соотнося друг с другом и связывая свои интенции и внешние обстоятельства, развёртывать искусственную компоненту ситуации в виде процессов, о которых мельком сказал Н, и ряда других. Таким способом удаётся схватить ситуацию, стать соразмерным ей, а значит понять и найти выход. Конечно, панацей не бывает, но программная организация работ – пока лучшее из того, что придумано и опробовано в мире для "третьего случая".

— Когда технологии заимствуются на стороне, – продолжал Н, – без особой связи с реальными проблемами, просто потому, что "там" это было хорошо, значит, и нам нужно; когда на то, что "там" это могло быть вызвано совсем другими проблемами, никто внимания не обращает; когда употребление технологий не контролируется программами, – это не развитие. Это верный способ вечно отставать. Также есть опасность, что человек окажется не вне, а внутри технологии, потому что бездумная технологизация изгоняет мышление.

Для "кроликов" же это во всех случаях превращения, и они могут согласиться, потому что хотят лучше быть богатыми, но здоровыми, чем бедными, но больными. Впрочем, тут есть свои пределы "лучшего" – это как раз те законы материала, которые не рекомендуется преступать, иначе происходят революции в иранах и внутренние противостояния в израилях. Иногда под видом развития за счёт простого переноса элементов цивилизации так деформируют материал, что уничтожаются целые беззащитные народы, вспомним Сибирь, Америку, Африку. Дух, мышление не переносятся, "веют, где хотят". Если они нас коснутся, будем развиваться и сделаем себя и свою страну такими, какими пожелаем, а не по каким-то кем-то придуманным законам, в своем понимании "лучшего" будущего, а это всегда интереснее и приятнее. Если нет, останемся кроликами, которых хорошо кормят и гладят, но нет гарантий, что так будет всегда и что всем нам это по душе.

А чтобы мышление нас коснулось, нужно его приглашать, но не молитвами и амулетами, а создавать ему приятные условия и посадочные площадки. Новый факультет был бы для этого кстати.

Говоря всё это, я кое-что понял. Когда обсуждался вопрос, где искать целое, я сказал, что в культуре искать нечего, но теперь вижу, что это было верно до последнего времени, поскольку просматривается тенденция – и понял я, что мы в ней участвуем, – изменения роли культуры.

Как известно, ресурсы развития – идеи, концепции, программы и т.д. – возникают в исторических процессах. До опредмечивания в социуме они проходят ряд контрольных фильтров. Представление о них можно получить из известной в методологии схемы воспроизводства деятельности: культурологические и культуротехнические фильтры на пути от истории к культуре, образовательные – в процессе трансляции, профессиональные – в процессе воспроизводства, и после всего этого надо ещё пройти сквозь игольное ушко власти. До недавнего времени ядром еврейской культуры была традиция, всё остальное казалось малозначимым и подчинённым традиции. Теперь в это "остальное" попадают средства и способы развития, к примеру, СМД-средства, которые могут использоваться для создания ресурсов развития. Они транслируются через образование и по другим каналам, по обычной схеме включаются в циклы воспроизводства деятельности и благодаря этому оно становится воспроизводством развития: культура начинает как бы принимать на себя функцию истории! В частности мы пытаемся это делать, да и многие другие. При этом ресурсы развития уже не контролируются обычными фильтрами. В социуме это может сказаться на росте нестабильности и социальных издержек. Тут дело обстоит, примерно, так, как с предпринимательской инфляцией (её обсуждал Шумпетер), которая возникает, когда предприниматель оттягивает на себя ресурсы, предназначенные для функционирования. Необходимы новые защитные механизмы, но при этом нельзя потерять темп развития.

Это совершенно новая социокультурная ситуация и нужно хорошенько в ней разобраться, особенно нам и сейчас, когда все кинулись на поиски "культурной общности евреев" – как бы нам во втором тысячелетии не изобрести велосипед.

Изобретать велосипеды никто больше не захотел, народ молча уставился в окно. Солнце давно зашло, запахло свежестью, луна осветила невиданные цветы на неведомых деревьях и тихий разговор долетел со скамейки у дома. Наступал покой, лишь время от времени на далёкой стоянке завывала на луну мэхонит. Израильский образ жизни приоткрывал свои приятные стороны.

—Если ты всё это не выдумал, надо понять, что означает для нас новая ситуация, – сказал С. – А теперь давайте по последней и – разбежимся.

Что и было сделано.

В советской науке существовал обычай составлять толстые отчёты. В одном из таких произведений где-то в середине было объявлено, что тот, кто дочитает до этого места, может позвонить по такому-то телефону и получить ящик коньяка, а страниц через сто предлагалось уже два ящика. Насколько я помню, никто не позвонил, и, в конце концов, коньяк распили авторы отчёта, нажив язвы желудка. Тем не менее, идея была правильной и впоследствии нашла широкое воплощение на TV для подслащения нудных программ – разные забавы и конкурсы с выдачей подарков и прославлением героев. В Израиле алкогольные призы не в традиции, но всё же я считаю, что твои труды, терпеливый читатель, нужно как-то вознаградить. Поэтому, прежде чем расстаться на трудовую неделю, хочу тебя позабавить одной из сторон интеллектуальной ситуации, за которой мне видится нехорошая проблема.

Сперва сместим угол зрения немного вниз – на "случай из личной жизни", как сказал бы Зощенко. Есть у меня знакомый старик девяноста лет. Живёт вдвоём с женой. В Израиль они приехали из Румынии 35 лет назад, вырастили здесь четверых детей, кучу внуков и, много работая, нажили болезни вместо добра. Недавно старик перестал ходить. При ясном сознании (дай Б-г, каждому в его годы) это трагедия: он хочет чувствовать себя человеком, а не животным. Частично компенсировать эту потерю можно, приобретя коляску. Но у них нет ни денег, ни возможностей самим организовать это дело. Естественно обратиться за помощью к близким. При упоминании о них дед воспламеняется: "Я плюю на них!" и начинает перечислять обиды, нанесённые ему детьми и внуками. Точно ту же реакцию я получаю от родственников, когда прошу их помощи. Я говорю им и ему: об обидах – потом, а сейчас – о другом, о простой вещи – что и кому надо сделать, чтобы достать коляску. В ответ – новый взрыв негодования с более подробными взаимными упрёками и крепкими словами. Каждый вроде бы нормальный человек, я не раз слыхал от них хорошие отзывы о дружных семьях и взаимной помощи.

Если, дорогой читатель, отжать из этой ситуации морально-эмоциональный сироп (хлеб психологов) и сосредоточиться на мыследеятельностной стороне, каков будет сухой остаток? Ты узнаешь знакомую картину: они не могут различить и отделить одно от другого – это раз, и в их мышлении нет места оппоненту, он у них существует в сознании как сгусток эмоций – это два.

Коляска у деда скоро будет, хотя и по другим каналам.

Теперь поднимем взгляд и посмотрим, как другие обсуждают популярную тему разделения общества (в натуралистическом понимании) на две части – "религиозную" и "светскую". Настрой обеих сторон виден из их лексикона: "ведение боя", "воевать", "продолжать борьбу", "мы не отступим", "ты не еврей!", "а ты – националист", "как можно дойти до такого цинизма, что...!" и т.д. (поразительно, что в этом мутном потоке мне ни разу не встретились упрёки в негражданственности, нет такого понятия! Общество, где ты?). И вот что интересно: готовя близким вёдра с помоями, каждая сторона заверяет, что руководствуется лишь жгучим желанием добиться национального согласия.

Не кажется ли тебе, что эта ситуация воспроизводит – в другом масштабе и на другом уровне – тот же "случай из личной жизни", с тем же сухим остатком? Может, в нём-то заключена наша национальная особенность? Но это я так, в шутку.

Вернёмся же к теме разделения общества. Взаимные угрозы и запугивания порхают по страницам газет и разных листков, звучат на митингах. Так и хочется схватиться за пистолет и голову сложить за светлое будущее. Пережёвывать всё это нет смысла, ведь фактически никакого обсуждения не происходит, никто не формирует конфликт, не проблематизирует, а просто "выражается мнение по поводу". Однако на этом дурном фоне иногда кто-то нет-нет да и пытается что-то обсудить. Уже за одно это стоит обратить на него внимание и посмотреть, как он это делает.

Я выбрал характерную и свежую публикацию. Её автор пишет, что существуют две позиции – "два ишува", "две национальные концепции", "еврейское бытие расщепилось на традиционное и модифицированное", они конфликтуют и это состояние опасно для существования государства. Далее говорится о двух базисных представлениях: еврейство – одна из сторон общей религиозной миссии иудаизма и иудаизм – один из аспектов жизнедеятельности еврейской нации. Хотя автор настаивает на дополнительности этих идей, он не пытается найти онтологическое решение (механическое соединение вообще бессмысленно), то есть проработать отношения между идеями, схематизировав их и задав их общее пространство, в частности, известным в СМД-методологии способом "выворачивания" ("протаскивания") одного топа через другой. Он делает упор на согласование, может быть, на компромисс через диалог – жизни и деятельности наших двух ишувов в рамке Эрэц-Исраэль, то есть хочет перейти в организационно-деятельностную плоскость ММ (так я его понял). Хотя рамка поэтична, сам ход может стать плодотворным. Если сразу не удаётся выстроить объектно-онтологическую плоскость нашей сущности, нужно обратиться к категории "существование": построить и реализовать структуры обсуждения, проблематизации этих трудностей и решения онтологических проблем, затем вернуться к онтологии и достроить её, а при необходимости повторять эти движения до получения приемлемого результата. Не забывая, конечно, что в ММ есть ещё плоскость средств и способов, и в ней тоже могут встретиться трудности, разрешаемые через проблематизацию. Когда онтология подготовлена, можно, пользуясь уже наработанными онтологически обоснованными структурами коммуникации и достижения взаимопонимания, рефлексивно извлекать из них принципы организации совместной работы и пытаться, интерпретируя в широком плане, переносить их в жизнь. Так бы я очень схематично, чтобы не утомлять читателя, продолжил намерения автора со своей моечной позиции.

Однако, пишет автор, "диалог не завязался, а вместо него установилось унылое противостояние двух монологов". Что есть, то есть. Поэтому займёмся позиционным анализом.

Если б диалог состоялся, мы имели бы рабочую схему организации коммуникации которую я здесь нарисовал. Значки изображают позиции сторон – "религиозную" (Р) и "светскую" (С); стороны действуют (одинарные стрелки) и взаимодействуют (двойная стрелка) в слое А.

Кто-то из нас уже говорил, что смысл чего-то лежит вне его. Значит, находясь в А, невозможно осмыслить происходящее в этом слое, а потому и диалог невозможен. Единственное, что нам здесь доступно, – это устраивать карнавалы на Бар-Илан, стрелять в должностных лиц, бросать друг в друга камни и поливать помоями в СМИ. Когда же это надоест или станет опасным, мы после некоторого мыслительного усилия можем выйти в слойВ над слоем А, то есть как бы посмотреть на себя и другого со стороны, занять позиции "рефлективную религиозную" (РР) и "рефлективную секулярную" (РС), и уже из этих позиций, по их правилам строить, анализировать и обсуждать нашу ситуацию в слое А и по ходу диалога, точнее, коммуникации (двойная стрелка) достигать какого-то взаимопонимания. Каждый из позиционеров Р и С остаётся в своей позиции, что является основанием содержания его рефлексии, благодаря которой он схватывает в позиции РР или РС особенности ситуации в слое А. Если для понимания ситуации позиций РР и РС недостаточно, можно надстроить надВ ещё один слой, и оттуда позиционеры будут рефлектировать и понимать уже всю эту схему, включая затруднения в коммуникации в слоеВ, а может быть, и изменять саму схему, то есть мыслить.

В том виде как она приведена, схема годится лишь для понимания и организации ситуации коммуникации, но не для решения проблем, однако уже за одно это её следовало бы реализовать. Автор публикации сожалеет, что диалога не получилось, а схема показывает, из-за чего это могло случитьcя:

• нет способа и техники выхода в рефлексивные позиции;

• нет средств организации коммуникации;

• не развита интеллектуальная функция понимания;

• в культурах Р или С нет нормы диалогичности;

• наконец, стороны не считают ситуацию витальной, а вопли об отсутствии коммуникации – примитивный способ извлечения из скандалов политических барышей. Так что в гробу они видали коммуникацию вместе с её схемой.

В каждом из этих вариантов таятся свои проблемы, можно их обсуждать и предлагать конструктивные способы разрешения. Однако автору всё это, по-видимому, неинтересно, он предпочитает скорбеть и призывать, а не анализировать и проблематизировать. В результате мы не знаем, что происходит на самом деле, потому до практики дело не доходит, и ситуация с "двумя ишувами" измениться не может. Это первый момент ущербности позиции автора.

Далее он выводит на сцену "религиозного сиониста" и возлагает на него роль "моста", поскольку он "принадлежит двум мирам" – религиозному и светскому. Тут снова путается культура с цивилизацией, но не будем отвлекаться на мелочи. Суждение автора можно понять двояко: "религиозный сионист" одновременно занимает позиции в столбце 1 схемы (религиозный мир) и в столбце 2 (секулярный мир) или, находясь в какой-то ещё не обозначенной на нашей схеме позиции, то есть вне схемы, он представляет себе всю эту схему и интерпретирует её как онтологию своего мира (разумеется, частичную, "малую" онтологию). Первый случай формально деятельностный, ведь речь идёт о действиях в позициях, но все позиции сливаются в одну и никакой диалог не нужен. Во втором случае мы имеем позицию не деятельностную (диалога-то нет), а созерцательную, замкнутую в себе, несмотря на то, что "только это движение (религиозный сионизм) распознало в расщеплении израильской нации... какой-то смысл". Из-за этого опять нет никаких практических последствий для коммуникации, и это второй момент ущербности позиции автора: как и у его героя, она тоже созерцательна. И третий пункт: не видно реальных коммуникантов и не задано пространство коммуникации. Конкретно кто и с кем должен коммуницировать? В каких формах, по каким правилам? Мы уже знаем, что на полях газет это не удаётся. Также с трибун. Полноценную коммуникацию мне доводилось наблюдать лишь в формах методологических семинаров и организационно-деятельностных игр. Пока автор не ответит на этот вопрос, он будет заниматься "сексом по телефону" (шутка Н). Кроме того, ради чего коммуницировать? Автор ведь никаких проблем на самом деле не ставит, но коммуникация – не просто разговоры, это часть процедуры выявления и решения конкретных проблем, разделение же ишува и противостояния – обстоятельства, а не проблема. Позиция автора либо непрактична, либо неискрення и пахнет политикой. Потому и монологи унылые.

Итак, не зная ни реальных проблем коммуникации, ни тех, по поводу которых коммуникацию следует осуществить, а только стеная о её отсутствии, мы не можем коммуницировать; занимая недеятельностную позицию, даже подумать не можем о проблематизации этого тупика, и реализовать схему не удаётся. Хотя знаний по поводу всяких расщеплений у нас очень много.

Впрочем, если предположить, что автор не врёт, он действительно столкнулся с проблемой – проблемой мышления, и состоит она, на мой взгляд, в неполноте отношений к действительности: две плоскости ММ – организационно-деятельностная и плоскость способов и средств не прорабатываются, а может, их и вовсе нет! Дефицит методологического мышления. Натурализм-с. Забавно, что мы тоже причастны к этой интеллектуальной ситуации. Как из неё выходить, изобретательный читатель? У тебя есть неделя на размышления. Рак ал тишках, йэш нэшэр башамаим: с "общегуманистической" позиции, как наш автор, ты вряд ли что-нибудь сделаешь – слишком высоки сегодня требования к реалистичности и реализуемости всяких хороших идей. Эта позиция уже недостаточна, воспринимается, как платоновский поэзис, и за неимением мыслительного обеспечения имеет склонность дрейфовать к политике. Так что не сбейся, осторожный читатель, с пути истинного, а каков он, знает лишь Он.

Гур лэха до следующей пятницы!

ДЕНЬ ВТОРОЙ   ▲  ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ