диктофоне кончилась микропроволока, и просто нужно было её перемотать. За неделю я успел переписать текст и теперь, вновь сидя за столом, полностью был готов к продолжению своей исторической работы.

Сегодня мы славно потрудились – устроили в школе генеральную уборку. Школа стала нам родной. Дети уже не стесняются демонстративно бросать мусор на пол и приветствовать наших старушек криками "зонот бау!". Мы посмеиваемся, видя пред собою исполнителей, а не авторов. Израильскую общину не упрекнёшь в слабости механизмов трансляции культуры.

На этой неделе случилась швита. Как всегда, бастовали беднейшие и социально незащищённые: служащие банков, Бэзэка, Хеврат хашмаль... В общем, элита процессов функционирования. Им есть что защищать и за что бороться, благо, функционеры всегда хорошо организованы. Мы с удовлетворением и радостью за них отметили эту банальную закономерность и, как положено, после разгонной потолковали о политике. Однако это скоро надоело, и разговор угас (ещё Витгенштейн доказал, что если не о чём говорить, надо молчать).

В этот момент неведомая сила включила телевизор, и мы увидели родные лица политиков. Некоторое время мы тупо и распредмеченно смотрели, как они, препираясь с шадраном, опровергали теорему Витгенштейна, пока С не предложил тост за израильскую политику. Произнеся "лэхаим", мы тут же исполнили этот номер и вкусно закусили, и только немного придя в себя, Г сказала:

—А ведь мы решили о политике сегодня больше не говорить.

—Действительно, сплоховали, – смутились все.

Чтобы выйти из положения, Т предложила:

—Будем считать, что выпили за понятие "политика".

—Ещё хуже, – сказал Н, – пить за то, что искажено или вовсе не существует.

—Ну, ты хватил! – сказал С. – Какое-то понятие всё-таки существует, раз есть политики.

—Ладно, есть, – согласился Н, – более того, есть много понятий. Я не удивлюсь, если кто-то станет утверждать, что для него политика просто образ жизни или доходный бизнес. Всё зависит от рамки, которую ты надеваешь на своё мышление, а она выбирается в соответствии с твоими интенциями. Мне ближе рамка социокультурной ситуации. А вот другой случай. Недавно одна газета опубликовала интервью со знаменитым израильским политологом и социологом. Он репатриировался из СССР, но уже успел дообучиться в Штатах. Видимо, там на него надели не те штаны, так что, вернувшись, он заявил: "Поскольку политика есть способ захвата и удержания власти, то...". Дальше я не читал: если с утра неправильно застегнуть на рубашке верхнюю пуговицу, нижние концы уже до вечера не сойдутся, зато с кривыми штанами косая рубашка будет очень гармонировать. Стоит такому пижону пару раз появиться на людях и – мода пошла! Особенно, если он знаменит.

Представь такую картину: Макиавелли и Сталин на том свете выпивают на брудершафт. Что именно? Хороший вопрос, может, минеральную воду "Меайн мирон". Во всяком случае, не ту гадость, что мы пьём. Макиавелли говорит: "Разве не удивительно, Иосиф, что через четыреста лет в каком-то Израиле у меня нашлись такие же талантливые ученики, как и ты?". Тот поморщился и ответил: "Во-первых, я тебе не Иосиф, а Товарищ Сталин, хоть мы и пьём на брудершафт. Во-вторых, не примазывайся ко мне в учителя, я сам до всего дошёл. Я самородок из шестнадцатого века. Это еврей наш ученик, что неудивительно при такой страсти учиться у всех и чему попало, своей головой не думать и окрест себя не смотреть".

Ещё более неудивительно, что, вооружённые такими средневековыми "понятиями", мы считаем нормой публичные омовения кандидатов на выборах в дерьме друг друга и последующие торги за портфели, и также с энтузиазмом относимся, например, к выступлению по TV жены одного из депутатов, которая обвинила Нетаниягу в том, что он "обещал нам (!) портфель министра или спикера и не дал, но ничего, мы (!) ещё ему покажем!". Что ж, грядёт война кланов? Этого нам ещё не хватало.

Но всё это лишь пища для стенаний по поводу любви израильских политиков и СМИ к коммунальности: политика – зеркало социума, и каков рав, таков и приход. Гораздо важнее другое: мы видим, что политика заступила место управления и, не имея собственных базисных программ, превращается в политиканство, в самоцель; мы наблюдаем, как власть и руководство заменяют управление и, не обладая управленческими ресурсами, творят произвол; как государственная машина приватизируется узкой группой ради личных целей и интересов хавэрим; как политика безнаказанно выходит за рамки права, управление не защищено от давления политики, а граждане – от власти и так далее. Способна ли система с такими "особенностями'' серьёзно ставить и решать проблемы в области безопасности, абсорбции, образования, межэтнических отношений, хозяйствования и другие (их тьма)?

Всё это явления, однако важно понять, в чём состоят и где находятся структурные несовершенства. Сделать же это можно только анализируя явления через призму таких понятий, как "политика", "управление", "власть", через их соотношения, рамки, границы, а для этого их надо очистить от мифов или заново построить (последнее, скорее всего). Понятийные различения важны ещё и потому, что за каждым понятием стоит особая мыслительная и деятельностная позиция, которая пользуется этим понятием для своей организации, а может, и строит его. И в каждой позиции цели и способы деятельности и мышления, а значит, возможности, результаты и отношения с другими позициями – не совпадают, различны. У них всё разное. Отсюда у человека, совмещающего несколько позиций, возникает проблема понимания, в какой из позиций он должен действовать в данный момент в зависимости от текущей ситуации. Поистине, мы видим мир через наши понятия и действуем в нём сообразно понятиям, что бы ни думали психологи насчёт интересов, и это было замечено задолго до меня.

На встрече с олим, любезный читатель, одного Крупного Государственного Деятеля спросили, есть ли в Израиле долгосрочные программы развития, кто их держит и как употребляет. Очевидно, такой вопрос мог задать тот, кто что-то понимает в управлении, и значит, ответ ожидался тоже из управленческой позиции. Но Крупный Деятель поступил иначе. Он сказал, что Израиль – не Советский Союз, где планировали (!) на двадцать лет вперёд, что здесь всё очень быстро меняется, и потому долговременные планы (!) нереальны. Ему напомнили, что спрашивают не о планах, а о программах, но он попросил не перебивать его. Далее сообщил, что есть несколько программ, например, Экологическая Программа, которые рассчитаны на 15-20 лет, однако, что там происходит, он не знает.

Ответ дан израильским политиком, и на нём можно показать, в чём израильский политик отличается от управленца. Прежде всего, политик не различает программу и план, для него всё едино, поскольку у него нет "различалки", стало быть, мышления. Для управленца же всё это разные ресурсы изменения ситуации, которые он должен создавать и использовать в разных ситуациях, иначе он не сможет понять реальность и просто провалится. А чтобы пробиться к реальности, он сперва должен построить понятия "управленческий ресурс" и его виды: "программа", "план", "сценарий", "прогноз" и так далее и, анализируя через них конкретную ситуацию, понять, какой конкретный ресурс надо применить. Ресурс – это не то, что путается под ногами или заманчиво парит над головой. Скорее, это то, что вовлекает в нашу деятельность или мышление всё остальное. Что же это? Ответ будет зависеть от того, какого типа деятельность нам нужна: производственная, воспроизводственная, развивающая и т.п. Управленцу ясно, что "вообще плохих" ресурсов не бывает, провалы случаются, если ресурсы употребляются не по назначению. Долгосрочные планы, например, работают лишь в стабильных ситуациях, а проекты создаются только тогда, когда заданы цели. Но политику это не известно, он останавливается тут и обижается вообще на все планы, у него нет соответствующих понятий и реальность ему недоступна. Управленец же обязательно задастся вопросом: не оттого ли обстоятельства меняются так быстро и неподконтрольно, что не мы управляем ситуацией, а она села на нас верхом и погоняет неведомо куда, а мы лишь едва успеваем фиксировать факты и последствия, да и то краткосрочные? Или, что то же самое: вакантна ли управленческая позиция? (Видимо это и был подтекст вопроса Крупному Деятелю – ведь именно в стабильной ситуации управленцу делать нечего!). Управленец попытается найти ответ и, если он будет положительный, приступит к программированию и другим процедурам, реанимирующим эту позицию.

Далее. Политик не свободен от натуралистичности мышления: он согласен на долгосрочные проекты и планы (хотя сами по себе они не очень его интересуют) лишь в тех предметных областях, где темпы естественных процессов или слишком большие капиталовложения ограничивают быстрое продвижение (например, в "преобразовании природы").

Политик не отличает программу от проекта, когда называет Экологическую Программу, на самом деле она проект. Хороший или плохой, на своём ли месте – надо анализировать отдельно. И я ещё раз подчеркну, дорогой читатель, неважно, что чем назвать, мы ведь не в термины играем! Все эти управленческие ресурсы, которые для политика – пустой звук, принципиально различаются технологиями изготовления и условиями употребления. А значит, когда обстоятельства нас бьют, управленец станет рожу исправлять, а политик – на зеркало пенять. Я, конечно, не хочу обобщать этот случай на всех крупных деятелей и утверждать, что в Израиле нет управленцев, но задуматься есть над чем: тринадцатый удар часов усомневает предыдущие двенадцать.

По крайней мере, из всего этого видно, что, в отличие от управленца, политик не может и не собирается менять ситуации, он способен лишь приспосабливаться к ним и извлекать из них выгоду. Что тоже неплохо – в отдельных случаях! Тут его предел – не потому, что он "плохой" или "неразвитый" человек, а потому, что такова политическая позиция (методолог сказал бы "такова онтология политики", а потом бы долго разжёвывал, что это значит, но я тут закруглюсь). Тем временем Н продолжал:

— Сейчас мы плохо или совсем не различаем управления, власти и политики, из-за чего, например, министр, склеивший на себе все три позиции, не понимает, что когда к нему обращаются учёные за поддержкой, он должен действовать не как политик, защищающий интересы выдвинувшей его группы, и не как власть, поскольку случай проблемный, не задачный, а как управленец. С другой стороны, сами учёные считают, что обращаться надо к власти, то есть не видят свою ситуацию как проблему, хотя это слово они тоже употребляют – но метафорически, чтобы страшнее было. В итоге, действие учёных направляется в пустоту, ожидания не совпадают с возможностями, и результата нет. Понятийное различение в позициях само по себе становится проблемой дефицита мыслительных средств, и если люди, совмещающие позиции, не подготовлены решать эту проблему индивидуально, не могут переключать позиции сообразно ситуации, то остаётся идти на глобальное изменение всей системы по принципу "один человек – одна позиция". Как это практически сделать – вот задача.

—Теоретически министрам, разумеется, следует работать в разных позициях, – сказал С. – Но фактически, если они что и склеивают, то политику с властью. Управленческой позиции у них просто нет. По крайней мере, пока не видно её проявлений.

Коммунально-макиавеллиевские представления о политике и власти укоренены в истории нашего государства – почитай, что, о ком и как вспоминают, например, Голда Меир или Ури Мильштейн. В становлении государственности большую роль сыграли люди, которые свой прежний опыт жизни в штетле поставили на службу идее, просто перенесли в совершенно новую, нештэтловскую ситуацию, перекрыв недостаток культуры талантом, отчаянной смелостью, упорством и работоспособностью. Со временем образцы их деятельности стали культурными нормами. Но личные качества деятелей прошлого, например, харизму, скопировать трудно, а ведь на них всё и держалось. Стиль жизни и мышления только приобрёл внешний блеск, но суть его не изменилась, дефицит культуры пока остаётся.

Хотя С не объясняет, что такое "штэтл", мне кажется, он имеет в виду ситуацию, когда короли ещё немножко шьют, портные компетентно решают государственные дела и все вместе солидарно отплясывают на похоронах и свадьбах. Осень патриархов.

—Ты посмотри, что нужно, чтобы стать министром: соответствующий политический рейтинг и мощные личные или клановые связи. И так обстоит дело не только с министрами, но и с директорами государственных компаний и далее – по нисходящей. Об управленческих потенциях и речи нет, никто управлению не обучает. Я почти уверен, спроси любого министра об этом предмете, он поведает о руководстве и администрировании, то есть о том, чем фактически занимается. Я смотрел несколько телевизионных интервью с разными министрами, и ни один не касался своих проблем, зато элегантно уведомлял о скандальных отношениях с другими известными деятелями и ужасной общей ситуации. Может быть, так он и понимает "проблему"? Часто в прессе министрам выдаются радикальные управленческие, иногда вроде дельные, советы. Но наши правительства больше похожи на коммунально-политические корпорации временщиков, героев "фельетонной эпохи" (по Г.Гессе), чем на управленческие коллективы. Потому советы адресуются на пустые места, политика пожирает возможности управления. Авторы советов кипятятся, упрекают министров, призывают к действиям, но это всё равно, что заклинать наш стол полететь, в противном случае грозить ему наказанием. Или сечь море. Лучше бы подумали, как сформировать управленческие позиции и как распространять управленческую культуру.

Не в том дело, сколько позиций должно быть у человека, а в том, сколько он считает нужным и возможным совмещать. Поэтому твоя "задача" надумана.

—Конечно! Лучше готовить людей к совмещениям. Но ведь на самом деле нет понимания, насколько это важно. Некоторое разделение есть, мне кажется, у ортодоксов: своих депутатов в Кнессете или министров они считают политиками, а функции управления и власти исполняет Совет мудрецов Торы. Как и положено, политикам отводится важная, но реализационная позиция, не более.

Создать каким-либо образом управленческие позиции без интеллектуального обеспечения не удастся. Вот я и говорю, пора регулярно очищать мышление от социальных и политических мифов и наполнять его работоспособным инвентарём. В этом я вижу ключ к разгадке. Это действо хорошо бы назвать индивидуальным развитием, если б не было так страшно. Ведь развитие, по опыту многих, штука болезненная и трудная, надо отказаться от части себя. ГП любил говорить, что человек полмира взорвёт, лишь бы не развиваться. Сам ГП готов был взорвать каждого, кто не хотел развиваться. И ещё он поминал одного датского филолога, который утверждал, что мышление встречается так же редко, как танцы лошадей. И тем не менее...

—И тем не менее, – вмешался С, – у всех уже в горле пересохло.

Против такого тезиса и повода никто не возразил. Пожелав лошадям чаще танцевать, мы приняли по пять грамм чего-то крепкого.

—Странно, – сказала Т, – политика – старая, привычная и даже надоевшая вещь, мне казалось, все должны были давно и хорошо понимать, что это такое и зачем нужно.

— К сожалению, не одна ты такая. Мы не всегда понимаем то, что делаем. Политика действительно старуха по сравнению, например, с той же "всем известной" экономикой: первую уже вовсю использовали древние греки, а вторая родилась в IХ-ХI веках с ростом городов, хотя люди хозяйствовали с незапамятных времен (тут ещё одно различение – "хозяйство" и "экономика": объект и система его знакового представления). Все понятия со временем умирают или изменяются, и если какое-то из них дожило до наших дней, в его содержании наверняка сохраняются все его предыдущие ипостаси. Ибо каждое изменение понятия есть шаг развития, а развитие не уничтожает своего прошлого, оно, как говорят философы, снимает своё прошлое: находит ему новое место и смысл в новой ситуации. И если мы не удовлетворены сегодняшним понятием "политика" (завещанного нам Макиавелли), значит, пришло время очередного снятия.

Чтобы не сотворить нового урода, надо, прежде всего, выделить все исторические этапы в жизни "политики": когда, в связи с какими событиями, в какой мыслительной и социокультурной ситуации происходили изменения, в чём они состояли, какие проблемы разрешали. Отсюда нужно попытаться вынуть и схематизировать устойчивое ядро понятия – те смыслы и содержания, которые неизменно оставались в "осадке'', хотя, может быть, приобретали разные формы. И только потом втягивать ядро в нашу ситуацию и приступать к онтологическому конструированию понятия. Конечно, ни у кого из нас нет теперь возможности проводить эту кропотливую и занудную работу – полы зовут! Тем более, что, кроме методологов, для неё нужен историк, а вокруг без дела слоняются одни историографы.

—Нужен не простой историк, а такой, который мог бы проводить исторические реконструкции, ведь жизнь понятий – очень специфическая тема и далеко не всегда её следы документированы. А где такого найдёшь? – печально сказала Г.

— Кол кэлэв ба йомо, как учит док Соломоник. Но "политике" повезло больше, чем другим, о ней всегда писали трактаты, хотя, наверное, без реконструкции тоже не обойтись. Вот я сейчас и попробую разыграть социокультурную ситуацию, в которой возникла необходимость в политике, и она явилась на вызов. Историографов прошу на это время увлечься телевизором, иначе будут жертвы.

Представьте древние Афины. Во дворце восседает басилевс, а на агоре толпится народ за исключением женщин, детей и рабов. У басилевса была мечта царского масштаба – завоевать весь мир. Начать он решил с соседнего города. Царь был предусмотрителен и тщательно готовился к блицкригу. Ещё два года назад он заслал к будущим жертвам шпионов и был в курсе всех событий у своих соседей. Он понимал их причины, изучил привычки и склонности противника и накопил в большом количестве то, что теперь называют статистическим материалом. Изучив его, басилевс мог прогнозировать на два года вперёд тенденции в торговле, ремесле, военном деле и даже "интеллектуальный потенциал" соседей. Но он также понимал, что представлений о естественном ходе событий, которые давала статистика, недостаточно, есть ещё воля – фактор "искусственного". Поэтому, вызнав цели и намерения соседей, а что не вызнав, то правдоподобно предположив, он построил несколько сценариев развёртывания событий. Затем он приступил к планированию кампании и для каждого сценария определил, какие действия и в какой последовательности он должен предпринять, чтобы повлиять на ход событий в выгодную сторону: предусмотрел не только прямые военные действия, но и распространение полезных слухов, договоры с другими городами о торговом и культурном бойкоте будущей жертвы, переманивание к себе оружейников и ещё много других сюрпризов. После этого он прикинул ресурсное обеспечение и увидел, что нужно срочно подготовить дипломатов для обхаживания возможных союзников, а также создать службу координации всех действий. Что касается денег, то, как всегда бывает, аванс с балансом не сошелся, но царь не отступил от цели и нашёл способ справиться и с этой трудностью.

Покончив с управленческими функциями, он уже собрался пустить в ход свои властные полномочия: подписать соответствующие распоряжения и озадачить народ. В этот момент мы и застаём его сидящим у окна, которое выходит в сторону агоры. Там продолжает толпиться народ, но как-то необычно – кучками. Присмотревшись, царь видит: отдельно собрались торговцы, отдельно воины, оружейники, кожевенники, философы, сексуальное меньшинство и другие, даже женщины в отдалении о чём-то между собой размахивают руками. В каждой группе он различил одного-двух известных и авторитетных лиц, они что-то вещали окружившим их людям, а те кивали головами. Спустя некоторое время, все авторитеты собрались в кучку и что-то обсудили, но, видимо, остались недовольны, так как после этого, посовещавшись в своих группах, удалились с агоры. Зато теперь в каждой группе появились новые ораторы, впоследствии их назовут демагогами. Они недолго разглагольствовали, затем собрались все вместе, о чём-то пошептались и двинулись толпой ко дворцу. Раздался стук в дверь, царь велел открыть: на пороге стояли демагоги и требовали аудиенции.

Все эти крайне необычные события сбили царя с толку, но тут подошло время трапезы, и царь воспользовался им, взяв тайм-аут. Аудиенция была перенесена на вечер.

Как настоящий управленец, басилевс, на всякий скользкий случай, держал при себе мудреца (впоследствии функции последнего были распределены между разными позициями: аналитик, исследователь, теоретик, методолог, историософ, информатор, консультант, эксперт). Обычно мудрец подметал дворцовые покои или дремал на Агане, простите, на агоре. Царь призвал мудреца и спросил: "Что происходит?". Мудрец ответил примерно так:

—Радуйся, царь! Благодаря этим событиям ты войдёшь в историю. Правда, в какую – зависит от тебя. Новые события нарушают привычный ход вещей, только наблюдая их, больше ничего сказать нельзя. Но раз ты призвал меня, значит, хочешь знать их смысл. В чём состоит новая ситуация?

Неделю назад каким-то образом разнесся слух о будущей войне и свершилось чудо: люди вдруг осознали, что у них есть групповые интересы, и начали создавать то, что через несколько тысяч лет назовут гражданским обществом. Почему так вышло, объяснить не берусь, но и через три тысячи лет тоже не смогут. Это и не важно. Сегодня народ вышел на агору обсудить, что предпринять в связи с твоими планами. Это первый гвоздь в изменение ситуации: до сих пор ты всё решал единолично.

Авторитеты, которых ты видел в группах, за последние несколько дней обдумали, что всё это значит для их групп, определили групповые цели и виды на будущее, то, что потом назовут проектами и программами, – в интересах своих групп. Так же, как ты, каждый из них спланировал свои действия. Почему они вдруг стали такими умными, тоже объяснить не могу, видимо, какая-то субстанция коснулась их. Помню, ребёнком ты выбегал после дождя во двор и строил новые русла для быстротекущих потоков. Вода неслась сама по себе, а ты, соразмеряя свои действия с силой потока, направлял его, куда хотел. Все дети так забавлялись. Но лишь немногим, как тебе, боги даровали откровение, что именно в этом состоит сущность управления. И вот второй гвоздь: раньше ты был единственным управленцем, теперь их несколько.

Сегодня они обсудили и скорректировали в группах свои замыслы и планы, и тут выяснилась роковая деталь: их планы частичны, они просто нереализуемы без учёта друг друга; другими словами, коль скоро волею богов они стали управленцами, каждый из них понял, что управлять можно только целым, управление "по частям" – нонсенс, слишком всё повязано прямыми и опосредованными связями, и каждый зависит от других. Это был третий гвоздь: до сих пор вопрос о целом пред тобою не вставал, поскольку целое уже существовало до твоего рождения, и ты всегда был над ним. Наши же нувориши поняли, что одна группа – это ещё не общество, и потому их претензии на управление пока несостоятельны. Может быть, пониманию способствовало обсуждение в группах. Тогда управленцы собрались вместе и попробовали согласовать свои проекты. Однако готовые решения подогнать друг к другу столь же трудно, как и заставить воинов вести морское сражение на кораблях, если первых готовили к боям на суше, а вторые строились для перевозки товаров.

Суди сам. Оружейники, конечно, требуют новой войны и, кстати, посмотри их программу, там есть новые соображения насчёт стратегии. Но купцы видят будущее Афин как полиса миролюбивого, процветающего за счёт торговли. Они предлагают направить деньги на две-три экспедиции в Индию, чтобы наладить торговый мост, а в качестве матросов взять воинов. Их поддерживают корабельщики с программой строительства судов и некоторые ремесленники, причастные к морскому делу. Однако воины против: только что ты победоносно отразил нашествие дикарей, и они не желают ни воевать, ни отправляться в опасные путешествия, а хотят культурно отдохнуть на Гавайях. Против их программы возражают все, боятся остаться без защитников. Философы видят наше светлое будущее на путях реформы образования и расцвета культуры, предлагают открыть несколько тэхнионов и театров типа Гэшэр. Они предусмотрели ресурсы на эти дела и утверждают, что если воины получат образование, для будущих сражений потребуется меньшее их число (что, конечно, не понравилось воинам), образованные корабельщики построят более быстроходные и надёжные суда, и вообще все ремесла поднимутся, полис расцветёт и станет самым могущественным. А вот лесбиянкам наплевать на будущее, они живут сегодняшними утехами. Никаких программ у них нет, они лишь хотят, чтобы их не считали гетерами и не привлекали на твои пиры.

Словом, каждый видит мир сквозь свою позицию. Тут забивается четвёртый, окончательный гвоздь в гроб предыдущей ситуации: они начинают понимать, что чего-то им не хватает. Это что-то в ХХ веке назовут способами и средствами организации совместной деятельности, их предложит СМД-методология. Но пока древние греки невинны и, несмотря на весь свой древнегреческий интеллектуальный потенциал, не могут эти способы придумать. Поэтому, осознав всю сложность ситуации, они решили пойти по пути взаимных уступок и одновременно – кто как сумеет – агитировать народ за свои программы и проекты, а также заручиться твоей, царь, поддержкой. Это последнее и есть главное для тебя в новой ситуации: ты разделил управление с авторитетами, но сохранил власть! А дальше следует логический шаг: авторитеты поняли, что эти задачи трудоёмки и, главное, специфичны, требуют особых взглядов на мир и общество, личных качеств и потому их надо поручить специальным людям. А последние тут как тут – это демагоги. Так родилась новая профессия – политик, с чем я тебя, Великий, и поздравляю!

Подведём итог, царь. До сего дня ты был единственным управленцем и властью в одном лице, политика за ненадобностью отсутствовала. Теперь ситуация принципиально другая, и я назову её ситуацией многофокусного управления: пробудилось сознание и возникло несколько управленческих позиций со своими собственными целями – фокусы управления, и каждому нужна власть для реализации своих замыслов. Но власть едина для всех, а они частичны. Как решить эту проблему? Захватить власть? Трудновато и опасно, к тому же, управленцев много, значит, будут постоянные перевороты и смута, а это никому не нужно. Каким-либо легитимным образом занять позицию власти? Тогда они перестанут быть управленцами. И вот поняв, что невозможно войти в позицию власти с парадного входа, они решили влезть через окно: поскольку теперь власть становится машиной в руках общества (они создали новое понятие власти!), надо просто получить его (общества) санкцию на использование власти. Для этого не надо ничего захватывать и присваивать, нужно влиять на общество. До сих пор такого нигде и никогда не было. Идея влияния стала решением проблемы, и тут же возникли задачи организации и проведения влияния. Для этого и понадобилась политика. Она предложила два направления решения: прямое влияние на тебя, царь, как олицетворение общества в их глазах, и косвенное влияние через то, что опять же когда-то в будущем назовут общественным мнением.

Каждый из демагогов фактически нанят соответствующим управленцем для проталкивания на уровень полиса его программы, никаких собственных целей, ничего своего, кроме искусства убеждать и создавать компромиссы, у демагогов нет. Вглядись в них, царь: эти люди не отличаются порядочностью, а только хитростью и коварством, они беспринципны, для них все средства хороши. Они ограничены лишь законом, но любые законы несовершенны, и, кроме того, демагоги ещё придумают способы их тайно нарушать. Они преуспеют тем скорее, чем неопределённей сложится ситуация, чтобы в случае провалов иметь возможность отказываться от своих слов, катить бочки на диогенов, рвать на себе одежду и восклицать: "я же предупреждал!", "я же имел в виду совсем другое!", "нас ждут ещё худшие беды!". Пойми, изменять они ничего не могут, потому, чтобы выходить сухими из воды, возьмут себе за правило всегда говорить полуправду-полуложь, и ты никогда не узнаешь, что они думают на самом деле. Более того, и они не знают, ибо "на самом деле", то есть реальности у них нет. Если же тебе повезёт поймать одного из них на горячем, он всегда выкрутится, сославшись на то, что не он придумал эту поганую игру, его нравственность, дескать, от неё тоже страдает, но, несмотря на это, он и впредь будет служить обществу и достойно катить в гору свой сизифов жребий. Самое смешное, что он прав, мерзавец! Ибо, с другой стороны, политика – единственный понятный нам способ освоения проблемной ситуации многофокусного управления, она стала неотменимым фактом, и если ты используешь власть против демагогов, тебя просто закопают или отправят в изгнание, что у нас, древних греков, теперь входит в моду. Никто не хочет возвращаться к прежней ситуации и быть у тебя игрушкой.

—Что же делать? – задал вечный вопрос поражённый басилевс.

—Многое – и осторожно. Разумеется, каждый демагог станет нахваливать свой товар и поносить конкурентов, так что тебе, лицу общества, предстоят разборки. В будущем для этого придумают разные парламенты, а пока тебе следует создать Совет мудрецов и поощрять собрания на агоре. Нужно, как бы поточнее сказать, цивилизовать новый социальный институт, по возможности, ввести правила его работы и контроль над нарушениями. Тут ты получаешь новую функцию, которую за неимением подходящих греческих терминов я назову держатель политического пространства. Это что-то вроде хозяина стадиона, судьи на олимпийских играх и билетёра вместе взятых. В качестве билетёра ты сможешь извлекать доход из политических спектаклей, потом этим прибыльным делом займутся многие, а пока ты – монополист. Особо тщательно следи за тем, чтобы на арену не проникли демагоги, которые не несут в своих котомках управленческих программ или проектов. Это очень опасные люди, они бессодержательны и при помощи сладких речей стремятся только к одному – утешению своего властолюбия. Они не остановятся ни перед чем, чтобы занять место власти, впоследствии их назовут политиканами и будут пугать ими детей. Тебе нужно научиться отличать их от политиков. Конечно, это не всё, но если появятся новые затруднения, жизнь подскажет, и мы скорректируем. Нужно также пригласить философов, чтобы они немного обтесали этих болванов, хотя бы показали, как надо плавать, и выучили правильной древнегреческой речи. Кроме того, тебе нужно ввести в политическую позицию своего наёмника, ведь ты остался управленцем. Так же, как политику, тебе придётся научиться выигрывать в политической игре и плясать на политической скене. Сценарии плясок напишут новые софоклы и аристофаны, появятся и новые корифеи-постановщики. Всё придёт в свой срок. Для общества это благо: в кривых зеркалах политики оно увидит себя и, может быть, ужаснётся своему горгонному виду, а там, глядишь, начнёт исправляться. Будучи мудрым управленцем – у тебя ведь есть я! – и патриотом, ты не можешь не понять, что политическое пространство рефлексивно относительно пространства интересов и прямых действий, а рефлексия – это станет известно через две тысячи лет, хотя Сократ уже это понял, – одна из процедур развития, и мы получаем шанс развиваться. В качестве власти ты теперь будешь исполнять лишь те программы и проекты, которые, благодаря усилиям политиков, вызовут общественное и твоё признание, оно будет закреплено законом, ты станешь исполнительной властью.

—Ты говоришь удивительные вещи, – после долгого раздумья произнёс басилевс. – Но в твоих словах я вижу смысл.

Царь взял стило и начертил примерно такую схему:

— Это она! – воскликнул мудрец. – Барух ашем, ты мыслишь, стало быть, всё образуется. Но вот эту деталь схемы – выход от управленца в политическое пространство – хорошо бы обсудить подробнее, ибо здесь свёрнут механизм демократизации...

Они склонились над чертежом, но тут наступил вечер и раздался второй стук в двери дворца.

—Готовься, царь, они пришли на тебя влиять! – закруглился мудрец.

—Я не завидую древнегреческому царю, – продолжал Н. – На него враз свалилось всё то, что не спеша вызревало в истории тысячелетиями, но иначе я поступить не мог, у меня свои цели и задачи. Ситуация многофокусного управления – вот ядро искомого понятия. Теперь я останавливаюсь и выслушиваю ваши вопросы, ибо что решил царь, беседовал ли он с политиками и о чём, со всеми сразу или поодиночке, какую программу отдал приказ выполнять, – для мойщиков полов не существенно. Дальше нужно схематизировать ядро и продолжать строить понятие, об этом я говорил вначале.

—Откуда в Древней Греции взялся такой умный мудрец? – спросила Л.  Она любила возражать по любому поводу.

—В Греции, как известно, есть всё, а в Древней были мудрецы и получше теперешних, читай историю философии. Но ты, конечно, кидаешь камень в мой огород, тогда задай вопрос по содержанию.

—Выходит, ни политику, ни управленцу не надо стремиться к власти?

—Политику уж точно не надо. Зачем ему власть? Если из любви к ней, то ничего специфически политического здесь нет. Если для того, чтобы расправиться с оппонентами, то при этом также уничтожится политическое пространство, и в итоге ничего политического не останется. Поскольку оппонента нельзя убрать, приходится с ним договариваться, а для этого надо уметь его понимать. Вот такая логика. Поэтому хороший политик блещет мыслью-коммуникацией и человекопониманием. Впрочем, есть политика и политика. На царской схеме политическое пространство задаётся оппонирующими позициями (их может быть много), процессом коммуникации, в который они включены, и рамкой права. Отсюда можно понять, какое действие считать политическим: то, которое совершается в границах политического пространства, то есть сохраняет все его конституирующие элементы. Такое действие и, стало быть, действительная политизация возможны в самых разных областях жизни открытого общества. Например, в образовании путём введения такого порядка, когда по одному и тому же вопросу ученику предъявляют конкурирующие точки зрения с разных культурных, социальных и профессиональных позиций и предлагают самоопределиться. Политизированной я также считал бы иудаистскую традицию полифоничного толкования и комментирования текстов. А вот израильский макиавеллист под политикой понимает совсем другое, "политическое" для него лишь то, что пахнет властью. Он предан признаку, а не сущности: мышления маловато. Он может, к примеру, рассуждать о том, что "фашизм – политический феномен", а в СССР осуществлялись "политические репрессии". С точки зрения нашей схемы эти явления антиполитичны. В СССР не было политики (разве что внутри Политбюро, да и то в краткие периоды), и в Нюрнберге судили не политиков, а преступников, разрушивших, в частности, политическое пространство. Следуя за Макиавелли, легко спутать политику с уголовщиной и вообще потерять понятийную ориентировку. Что у нас и происходит.

С управленцем тоньше: он не власть, она лишь инструмент реализации его программ. Вручение ему машины власти не означает, что он становится её частью, как твой сосед не становится автомобилем, садясь за руль. Поскольку управленческие замыслы несут всегда нечто новое (управленец – агент развития), то задачи власти состоят не только в поддержке законосообразного функционирования социума, но и в защите общества от безумных нововведений и защите полезных нововведений от общества. Рука власти обременяет как политиков, так и управленцев, и они пытаются от неё избавиться. Но если для политика эти попытки всегда безосновательны и должны немедленно пресекаться, то управленец может реформировать власть, если она не способна реализовать его планы должным образом. Отсюда вытекают задачи защиты власти и управления от давления политики и задачи защиты власти от незаконных действий управленцев. Все эти задачи для нас актуальны.

—Получается, что управленец имеет власть.

—Если уж тебе так хочется, то да, только над властью, а не над обществом. Но и власть ограничивает управленца. Получается связка, которую можно понять лишь в динамике, в СМД-методологии такие конструкции называют "процесс-механизм".

—Что-то я запуталась во всех этих властях, – сказала Т.

—Слово, действительно, многозначно, – ответил Н, – говорят о власти закона, духовной власти, городских властях и ещё о чём угодно. Но я имею в виду машиноподобную систему, которая должна решать упомянутые задачи защит. Один известный египтолог прошлого века, изучавший организацию работ при строительстве пирамид, назвал такого рода системы мегамашинами. У них только одна предельная рамка – закон. Власть должна быть как бы эталоном объективности, как всякая машина. Каждый знает, если у власти появляются собственные интересы, это сигнал, что она снюхалась с политиканами или идеологами и её надо чистить. К примеру, когда в мисрадах мы сталкиваемся со случаями дискриминации по этническим, половым или возрастным признакам, что в последнее время нередко.

—У них есть два безотказных приёма, – ввернула Т: – тянуть резину и "терять" твои документы.

—Чтобы чистка не была фиктивной, её должны проводить управленцы. А для этого их нужно готовить в специальных системах образования.

— Сейчас политиком быть престижно, политики считаются элитой, а об управленцах что-то не слыхать, – заметила Г.

— Но это не значит, что управленцев не существует, – сказал Н. – С самого начала и до наших дней политические действия – это презентации и торги, организуемые посредством коммуникации, понимания интересов оппонента и с использованием социально-психологических средств воздействия. Поэтому политический результат разрешения противостояний – это только компромисс, никаких общественных проблем политика, в отличие от управления, не решает. Здесь её границы: мыследеятельность политика неполна, отсутствует слой чистого мышления. А миф о всесилии политики порождён публичностью, непосредственным контактом с массами, с общественным мнением, с властью и путаницей трёх позиций. Хотя близости к власти уже было бы достаточно. Тут есть ещё один нюанс – "социально-наркотический". Каждая партия обзавелась своим особым "сектором'', питающим газеты новостями. Любимая форма их подачи – скандал. Например, "дело Бар Она". Если повода для скандала не находится, удовольствуются скандальчиком. "В двенадцать часов по ночам Перес и Йоси Бейлин встречаются с генералом Шахором! Который официально входит в делегацию, ведущую переговоры с палестинцами! Которые...". Вот и скандальчик готов: оппозиция политизирует армию. Есть запасной вариант: не поголубели ли все трое? Чем они там занимаются втайне от рош амэмшала? Бейлин проговаривается, что генерал возникает при всех регалиях. Надо полагать, и Перес с Бейлиным не забывают дома брюки. О том, что происходит с их одеждой потом, сведений нет, и даже самый оголтелый писака эту тему дальше развивать не рискнёт. Остаётся деловой разговор. Правдоподобно предположить, что речь идёт об отношениях с палестинцами: троица обменивается информацией и обсуждает ситуацию. С управленческой точки зрения это важная и очень полезная для всех работа. Смешно считать, что приход к власти какой-либо партии отменяет многофокусность управленческой ситуации. Неплохо было бы, если б Нетаниягу и его соратники поступали так же: об утечке секретной информации речи быть не может, ведь встречаются ответственные люди, а представления о ситуации стали бы более реалистическими. А там, глядишь, и проблемы поставят, может, и решат, ведь другого пути реально и прочно разрешить ситуацию с палестинцами нет, поскольку дело заключается не в мифической "палестинской проблеме", а в наших внутренних проблемах, в частности, в проблемах самоопределения. Возможно, Нетаниягу так и поступает.

Всё это так, если считать, что встречаются управленцы. А если в глазах "секторов" и газет они политики? Тогда, действительно, "сектор" Ликуда должен потребовать у действующих лиц справок от венеролога и психиатра или, внезапно вспомнив о правилах хорошего тона, – подписки о невыезде и разрешения на ночные свидания от вышестоящей административной инстанции. А "сектор" политскандалов Аводы вправе закричать на весь мир о попрании демократии. Что и происходит. И никого не интересует, кто же на самом деле эти трое в тёмной комнате – управленцы или политики? Так этот вопрос и висит, а вокруг него – и весь скандальчик, как облако болотных испарений, закрывая от взора действительное положение дел. Зато все "всё знают"! Вот это лицо (а может, зад) нашей политики СМИ и вешают нам на уши. Но всё нормально, если у публики есть адекватное понимание. Впрочем, если б оно было, вся игра стала бы ненужной. К счастью, многим эта лапша нравится: "полная информированность" создаёт иллюзию общественного участия. Это и есть наркотик. И поскольку им торгуют политики, то отсюда их престиж и популярность в глазах народа. А почему мы падки на наркоту, это уже другой разговор, спроси социологов, они всё знают.

Одно время на TV и в газетах некая журналистка рекламировала свою книгу о Пересе, заодно и себя. Особенно налегала на то, что Пересу никак не удаётся удержаться у власти и довести свои замыслы до конца. Эта свежая идея очень понравилась СМИ, и многие поспешили её отработать, создавая образ политика-неудачника: то ли ему, как плохому танцору, пол мешает, то ли проклятие над ним висит. Никто, однако, а может, и сам Перес не задумался, вдруг он не столько политик, сколько управленец, и неудачи следовали из-за того, что эта позиция оказалась невыделенной и всеми непонятой? Ведь управленческие замыслы были! Но попали в рамку политики, а она, как деспот: кого хочет, милует, кого хочет, казнит. Распоясалась эта девушка до безобразия, желает любви от демократии добиться. Привлекательностью Б-г её не обидел, а вот мышлением обделил.

Между прочим, когда какая-либо партия провозглашает "единство народа", "всеобщее согласие" и т.п., я понимаю, что это просто привлекательный лозунг: у политики не может быть самоубийственных задач объединения всех со всеми.

Уже есть достаточно фактов, усомневающих политику как панацею от всех социальных болезней, сегодня она часто напоминает знахарство, правда, модное. К тому же, в общественном сознании засела макиавеллиевская формула, мешающая отличить политика от политиканов. Последние всячески поддерживают этот миф. Мода, однако, дело временное. Я не сомневаюсь, реальность, с одной стороны, и работы, в частности, через системы образования по различению трёх позиций, – с другой, смоют с лица политики макиавеллиевскую грязь и заставят пересмотреть её место и роль в нашей жизни в соответствии с её действительными возможностями. Впрочем, если отнять у нашей политики маниакальное стремление к власти и предельную рамку интересов, то что останется? Политика в рамке права – совсем иное.

—В России демократию понимали, в основном, как разделение трёх ветвей власти, а не трёх позиций, – заметила Г.

—Да, но у нас разные ситуации. Наша демократия немного старше и прошла детские болезни разделения властей, хотя некоторые вопросы ещё висят. Например, о партийной принадлежности членов правительства или о совмещении министрами депутатства в Кнессете. Достигла ли она пределов? До сих пор она копировала Запад, что тоже неплохо, тем более, не было другого варианта. Но ведь не зря сказано: все известные способы правления плохи, демократия – лучший из них. Мне кажется, процесс демократизации имеет у нас шанс на продолжение, если представить его как разработку более совершенных способов решения задач взаимных защит и ограничений трёх позиций. Для этого, как минимум, надо научиться их различать, но это имеет такое же отношение к разграничению трёх ветвей, как и к трём источникам и к трём сёстрам.

—Есть в Кнессете комиссия по алие и абсорбции, – сказал С. – Она должна заниматься, в частности, вопросами трудоустройства. Один сведущий заинтересованный человек несколько раз побывал на заседаниях комиссии и смачно описал стиль её работы: "Сбегается много людей: представители министерства абсорбции, министерства труда, министерства промышленности, приходят семь-восемь депутатов Кнессета, в том числе и из ИБА. Но они там находятся только полчаса, ибо в эти минуты заседание транслируется по телевидению. В это время все говорят только в камеру. А в том, что говорят, нет никакого смысла. Но как только телевидение заканчивает свою работу, уходят и депутаты Кнессета, а с ними и представители различных министерств. Остаётся всего несколько человек и тихо говорят сами с собой. Вот как обсуждается проблема трудоустройства репатриантов на этом, с позволения сказать, государственном уровне". Судя по реальному положению дел с трудоустройством, тихоговорение тоже мало что даёт. Похоже, политическая "работа на камеру" замещает управленческое содержание и в других госучреждениях.

—Выходит, когда кто-то претендует на пост министра или мэра, аргументы вроде "он известный и опытный политик" или "это высокий профессионал в своём деле – строительстве, медицине и так далее" – просто обман, – заключила Г.

—Может да, а может нет, – сказал С. – Нужно различать позицию, несущую содержание, и должность как условие его реализации. Я имею в виду не то, что называют "жизненной позицией" и вменяют человеку в природу, а мыследеятельностную позицию. Итак, всё зависит от позиции кандидата и наших ожиданий от неё. Предположим он выдвигается на эту должность, чтобы поддерживать сложившийся у нас режим жизни, то есть только сохранять воспроизводство и функционирование. Тогда, пользуясь властью, как профессионал, он будет хорошо решать свои предметные задачи по тем образцам и эталонам, которые уже есть, а как политик, точнее, политикан, хорошо ублажать себя и своих избирателей (представь, что в Совет мудрецов басилевса попала лесбиянка). Если мы именно этого ожидаем, никакого обмана нет. И так оно и бывает "по умолчанию". Но если претендент понимает, что ситуация требует изменить акценты режима, идти на развитие, тогда он должен быть современным управленцем – по деятельностной позиции, такой должности нет. Он должен хотеть и уметь ставить и решать проблемы, поскольку развитие осуществляется через решение проблем. Те, кто его на этот пост приводят и вручают машину власти, тоже должны понимать необходимость развития, проверять тип программы кандидата, его пригодность как управленца и на дух не подпускать к этой должности политика и профессионала, поскольку они никаких проблем не решают в силу особенностей своих мыслительных позиций. Проверку чрезвычайно трудно осуществить потому, что сами экзаменаторы должны быть управленцами или экспертами по управлению и методологами.

Твой вопрос на самом деле обращён к очень больной и старенькой теме: как совместить в практике принципы демократизации и необходимую в современной сложнейшей ситуации управленческую компетентность? Ибо проблема их разрыва сегодня приводит к власти не тех, кто может управлять, а тех, кто несёт на себе тип и средний уровень мышления выдвинувшей его группы; вкупе с редкостью мышления это, в свою очередь, ведёт к тому, что акты развития целой страны пока остаются историческими случайностями, достаточно реально лишь локальное развитие – региона, города, социокультурной системы или предприятия, школы, больницы. Но, что очень важно, локальность не избавляет от необходимости глобального понимания и глобального мышления, выходящих за рамки системы, объемлющей локус развития. Ибо факт существования системы говорит о том, что она целостна, а всякое развитие внутри её нарушает целостность, включает защитные механизмы, направленные против изменений. Чтобы в этой ситуации не провалиться, нужно рефлексивно охватить и ассимилировать систему, то есть понимать и расширять своё понимание путём определения общественных смыслов системы, лежащих вне её. Кто понимает, тот и развивается. Какой режим, хотя бы и локально, выбирать?

Тут мы врезаемся в проблему общественного самоопределения. Американцы начинают понемногу понимать, что политики и права недостаточно для разрешения сложных общественных ситуаций; мало представлять их как столкновение интересов и решать через компромиссы, далеко не всегда эти решения устойчивы, если вообще достигаются. Нужно ситуации не консервировать, а проблематизировать – по способам мышления и действия, представлениям и понятиям и тому подобное, то есть решать через развитие. Ещё раньше это поняли в России. Американцы нащупывают прагматические пути решения за счёт "общественного участия", хотя без мощного интеллектуального обеспечения оно не очень эффективно. В России пытаются применять методологические средства и приспособить для этой цели конфликтологию. Лишь израильтяне ни о чём не догадываются и, как добросовестные провинциалы, веселятся на выборах.

—Да, проблема разрыва, которую ты помянул, портит жизнь не только нам, – сказала Л. – Это мировая проблема. Владимир Ильич Ленин пытался от неё спрятаться за "демократическим" лозунгом "кухарка будет управлять государством". Как известно, ни кухарка, ни кто другой нашим прежним государством не управлял. Здесь её пытаются решать экспресс методами: "повышать квалификацию" тех, кто уже избран. Но это не тот путь. Во-первых, повышать нечего, поскольку управленческой квалификации загодя нет, надо танцевать с нуля. А во-вторых, с нуля – это значит, с формирования управленческого типа мышления и приобщения к управленческой культуре, которую нужно начинать усваивать не на блиц-курсах бизнеса или менеджмента, а со школы, и затем добирать в особых учебных заведениях, поскольку это процесс долгий. То есть решение проблемы я вижу как в целенаправленном повышении общего (эгалитарного) уровня управленческой культуры и распространении управленческого мировоззрения, так и в специальном образовании для элиты (элиты – не по социальному происхождению, а по способностям и образованности).

—В некоторых школах практикуют уроки так называемой демократии, – сказала Г. – Но это же мамаш сийют! Детям рассказывают о структурах власти и избирательном праве, то есть, что видим, о том и поём. Смысл этого действа, как мне объяснили, – "воспитать законопослушного гражданина". Это, конечно, неплохо, но к культуре управления отношения не имеет и говорит лишь о том, что сами учителя и их наставники слабо представляют себе как демократизацию, так и управление и путают их с руководством. И потом, я не уверена, корректна ли с точки зрения сегодняшнего учителя задача "формирование такого-то типа мышления", что они, жрецы психологического подхода, знают о мышлении и поймут ли вообще, о чём речь? Так что, решение проблемы потребует ещё и специального образования педагогов. Причём, всех: отдельного предмета вроде "формирование мышления" нет. А это тянет за собой пересмотр всего содержания и форм образования учителей и решение многих сложных организационных вопросов. И к тому же, учти, говоря об эгалитарности, ты фактически полагаешь просвещение в широком – европейском – смысле, а у нас доминирует американская традиция: каждый сидит в своём корыте и – "не тронь меня, я суверенная личность!" Один разрыв другим разрывом не покроешь. Да и кто станет всем этим заниматься? Госструктуры уж точно не станут, им это ни к чему. Не всё так просто и одномоментно в нашей свободной стране.

—Общественные проблемы должно решать общество, а не государство, – заметила Т. – Так что мы опять возвращаемся к различению трёх понятий: "община", "государство" и "общество".

Г, как всегда, права, но хочет запугать. А мне не страшно, не на таковских напала.

Читатель, любящий "следить какую-нибудь науку", имей в виду: С предполагает, что общественный выбор происходит в ситуации многофокусного управления, а она, сам понимаешь, конфликтна. Тут, дорогой, ты, возможно, захочешь уточнить, что такое конфликт? Как ни уважаю я тебя, любознательный, ответить не берусь. И не потому, что конфликт – штука сложная, недоступная пониманию простого израильского читателя. Вовсе нет. Ну-ка, попробуй сказать, что такое автомобиль? Если ты им пользуешься, для тебя он средство передвижения, рабочий инструмент или символ престижа. Если ты его проектируешь, ответ будет иным: это особые способы описания уникального объекта и новой деятельности по его созданию в производстве. Работая на автозаводе, ты можешь его увидеть совсем по-другому: как совокупность связанных технологий. А если ты посетитель музея, автомобиль для тебя будет свидетельством уровня техники в прошлом. Есть ещё много других позиций, от которых ты получишь столько же разных ответов. Так что же такое "автомобиль как таковой, автомобиль в целом"? А кто его знает! Может, "в целом" его и не существует, по крайней мере, до той поры, пока не явится кто-то, для кого этот загадочный предмет станет вопросом жизни или смерти именно "в целом". Неспроста ведь Василий Иванович принимал петькино предложение руководить армией, но решительно отказался возглавить все войска "в мировом масштабе", "в целом". Теперь ты понимаешь, почему я ухожу от ответа: позиция твоя мне не ясна. А если ты её определишь, то непременно сам себе же и ответишь.

Я успел тебя заочно полюбить, дорогой читатель, и не хочу перегружать. Поэтому не утаю, что хотя существуют разные представления о конфликте, нам с тобой сейчас неважно, какие именно. Важно, что это разнообразие, как считает С, характеризует не сам конфликт "как таковой", или "в целом", а набор наших способов и средств работы с ним и нашу способность к различениям (я добавил бы сюда и наши цели). То есть наши позиции. Потому что в действительности мы имеем дело не с конфликтом, а с теми или иными его представлениями в наших головах. А слова "работа с конфликтом", "решение конфликта" и т.п. – просто жаргон. Поэтому, если представления порождаются "слабой головкой" (выражение ГП), мы свалим всё в кучу и будем считать конфликтом любые физические столкновения – от войны до семейной драки. Скажу по секрету, на днях один учёный сообщил мне, что он исследует даже конфликты в неживой природе, и я понял, что в его мышлении действительность совпала с предметным миром. Дай ему Б-г, подумал я, и не стал спорить. Если удастся ползком выбраться из кучи, можно на радостях объявить конфликтом столкновение интересов, это уже кое-что. Говорят, у социологов и психологов, обслуживающих политиков, есть какие-то способы работы с такими представлениями. Но С смотрит глубже, он видит конфликт как проблему, поскольку располагает способами работы с проблемами и где-то в потайном кармане держит цель общественного развития. Иными словами, мы представляем себе мир и, в частности, конфликт, в меру умения и желания его использовать. Понятно, что чем мощнее мыслительный инструментарий, тем представление реалистичнее и больше шансов справиться с реальными конфликтами.

—Тут тоже есть свои направления демократизации нашего общества, – хотел продолжить С, но Н перебил его:

—Вот ещё интересный поворот. Вейцман помиловал арабских террористок, осуждённых пожизненно. Семьи погибших евреев обратились с иском, но БАГАЦ иск отклонил с мотивировкой, дескать, он "не вмешивается в политические решения". Согласно схеме басилевса предельная рамка политики – правовая, а право творит суд, когда, руководствуясь принципом равенства перед законом, квалифицирует конкретный случай, подводя его под тот или иной закон. Приняв такое решение, БАГАЦ создал опасный прецедент, ведь он, по сути, говорит нам: я не держу правовую рамку и политика может делать всё, что ей захочется. То есть предельной рамкой политики официально признаётся интерес. Разница принципиальна: в рамке права для меня существуют оппоненты и конкуренты, то есть "другие, но равные мне", с которыми я могу коммуницировать, ставить и решать проблемы, лежащие в основаниях наших противостояний. Но в рамке интересов мне противостоят "враги", и тогда наша судьба – истреблять друг друга, а, утомившись, печально искать компромиссы. Выбор рамки – вопрос самоопределения в культуре. Мог быть другой вариант: БАГАЦ действовал в соответствии с каким-то законом, тогда надо на него сослаться, а иначе получается, что суд не выполняет своей правотворческой функции из-за необеспеченности задачи защиты власти от давления политики. Я не сомневаюсь, этот инцидент ещё взорвётся в будущем. Отцам израильской демократии есть над чем поразмыслить.

—Между прочим, – сказала Т, – мы абстрактно считаем все культуры равноценными, одна не может быть лучше или выше другой. Это до тех пор, пока культуры для нас – объекты исследования или любопытства, то есть, пока мы не получили «трубой по голове», как сказал бы ГП. Но вот между представителями разных культур возникла стычка; в одной культуре есть нормы права и плюрализма, а другая предписывает следовать только интересу, зачастую идеологического происхождения, понятия «другой равный» в ней нет, она монологична. И что будет? Какая коммуникация и проблематизация? И что должна делать политика? Если она попытается модифицировать «культуру интереса», то нарушит норму равноценности культур. Если эту норму не признавать с самого начала, тогда – "культурный расизм". Если оставить всё, как есть, это будет означать капитуляцию. Выбор рамки права оказывается фиктивным и ничего не даёт, если в другой культуре нет средств достижения сосуществования. И вообще, выбора здесь нет, рамка на тебя уже надета воспитанием и образованием. Мы опять упираемся в образование. Однако теперь оно должно быть выведено из процессов воспроизводства деятельности и культуры. Куда, как?

Мне вспомнился невольно подслушанный обрывок разговора в курилке одного из семинаров:

—...Представь, встречаются две культуры...

—Хоть убей, не представляю, кто встречается. Говори яснее.

—Ну, не культуры, а их носители, люди разных культур – А и В. Вот они встречаются...

—А как это, где это?

—Скажем, на улице.

—Если так, дальнейшее обсуждение продолжай там же, меня улица не интересует, про неё я сам тебе могу рассказать.

—Ладно, не придирайся. Встречаются в мысли-коммуникации или в общей конкретной деятельности.

—Ну и что?

—В культуре В нет норм коммуникации или этой деятельности, а у А есть. Что произойдёт?

—Обычное дело. Если для В ситуация витальна и нет у него другого выхода, он сначала станет обучаться новым для него нормам, скажем, нормам коллективной работы. Иначе встреча не состоится. Но какое это имеет отношение к вопросу о превосходстве одной культуры над другой?

—Самое прямое. В ещё надо тратить силы и время на обучение, а А не надо.

—Но ведь и А в своё время обучался, не родился же он с этими нормами. Ты хочешь соотнести две культуры напрямую, как две вещи, а в моей культуре нет такой процедурной нормы. Поэтому я понимаю, что ты делаешь, но не могу с этим согласиться.

—Ну так обучись!

—Я ведь утверждаю, что в моей культуре её и быть не может.

—Расширь свою культуру.

—Культура не надувной шарик, всё, что попало, в неё не включается. Давай, посмотрим, как культура появлялась, при каких обстоятельствах.

Говорят, она возникла из культа. Но это указание на её материал, а не на процессы и условия. С тех пор, как стали распространяться коллективные и кооперированные деятельности, а это происходило спокон века, всегда стоял вопрос о стабилизации, о повышении устойчивости социума. Это достигалось передачей новым поколениям достижений и норм деятельности, быта и жизни предыдущих поколений данного сообщества. Докультурные способы и средства передачи, субъективные и персонифицированные, на каком-то этапе перестали справляться с таким назначением, хотя и сохранились до наших дней. Но магистральное развитие пошло по линии отделения норм от их носителей и потребителей, по линии объективации норм. Конечно, это резко повысило устойчивость социума. Теперь, если даже половина сообщества истреблялась, что не было редкостью, основа воспроизводства деятельности сохранялась, а вместе с нею и самоидентификация, лицо и своеобразие сообщества. Процессы объективации вместе с процессами трансляции и воспроизводства деятельности по культурным нормам и образцам и задали пространство культуры, на этих процессах и в них она и существует. А потому культура и социум как бы отражаются друг в друге: нормы культуры субъективируются (чтобы их можно было применять) и опредмечиваются в социуме в ходе воспроизводства деятельности, а спонтанно возникающие в социуме новые образования или прожективные предложения проходят разные фильтры, проверяющие в коммуникации и рефлексии их социальную и общественную значимость, объективируются и заносятся в культуру. Их связи в наше время обеспечиваются разнообразными организованностями – социально-культурными институтами. Понятно, если связи работают в обе стороны, всё в порядке. Но когда в социуме воцаряется хаос, а нормы сохранены и это осознаётся, получаем ситуацию катастрофы. Если вдруг гибнет культура, то есть прерываются упомянутые процессы, пропадает и сообщество. Но всё это внутренние социокультурные события.

Так что будем сравнивать и по каким основаниям? Процессы, институты, связи, социокультурные ситуации, нормы разных культур? Поодиночке или в комплексе? Есть ли у тебя процедура сравнения? И главное, ответ на какой вопрос ты хочешь получить в сравнении?

—Об устойчивости социума.

—Тогда надо ввести, во-первых, конкретные обстоятельства места, времени и другие условия. Во-вторых, задать и ограничить такое пространство, в котором обеспечивалось бы живое существование сравниваемых социумов и культур, а не их теоретические образы-объекты, иначе сравнивать будем трупы. Так что всё не так просто. Без анализа конкретных ситуаций и целей А и В сказать, что А умеет это делать или может так мыслить, а В не может, недостаточно...

—Да, обе эти рамки, а значит, и политика, как бы ты её ни определяла, слабоваты для обеспечения сосуществования, – сказала Л. – Но заметь, ты обсуждаешь уже из надкультурного пространства. Стало быть, оно есть. Это первое. Теперь надо бы понять, что это за пространство и каковы его рамки, может быть, именно в нём лежит ответ на наши проблемы.

—Возможно, это и так, – сказал С, – но наша демократизация может быть одновременно продолжена и в сторону повышения открытости. В каждом социуме существуют страты, слои, и степень открытости и демократичности определяется, в частности, проницаемостью перегородок между ними, доступностью переходов между слоями. И я всё больше убеждаюсь в социальной закрытости нашего социума и начинаю понимать её связь с тем режимом жизни, о котором мы уже толковали: она его охраняет! Вот свежий пример.

Недавно я попросил одну знакомую даму связать меня с известными ей специалистами в области образования, чтобы обсудить идею создания израильской конфликтологии. Мы с этой дамой знакомы давно, она нам очень помогла в первые дни алии, помогала и потом, хорошо знает наши трудности, друг другу мы симпатизируем. Я ввёл её в курс дела: что это такое и зачем нужно. Дама отказалась содействовать, но я не очень на неё и рассчитывал – она известная в городе общественная деятельница, постоянно занята и вообще нельзя требовать от человека "озабоченности за страну" – или она есть, или её нет. Но главное, как она мотивировала отказ! Когда я перевёл дух после своей речи, она несколько секунд с недоумением рассматривала меня, потом задала классический вопрос из Ильфа и Петрова: "А ты кто такой?" и пояснила, что нужные люди стоят столь высоко, что даже она не может к ним обратиться. Вот так решается вопрос о том, что "всё должно быть на своём месте", в том числе и ты: если тебя определили как мойщика полов и объект благотворительности, то таким тебе и быть до скончания века. Она человек искренний, я не заметил никакой враждебности, просто она действовала ПО НОРМЕ!

—Тебе ещё повезло, – сказала Л, – что дама оказалась не из самого низа социума. Часто указания на угол, где я должна стоять, сопровождаются злорадством и хамством. При этом каждый напоминает, что здесь свободная страна, только не следует есть некошерное мясо и курить по субботам. Можно ли быть свободной, если тебя приговаривают к свободе?

—У кого нет ценности открытости, у того нет и проблемы, – сказал Н. – Где-то я слышал, что гетоизация израильского социума – это хорошо.

Далее Н напомнил нам, как перед праздниками в школе устраиваются генеральные уборки. В это время в классе находятся учительницы, они болтают между собой, курят, перекладывают с места на место папки и вообще никакого внимания на мойщиков не обращают. Однако русскоговорящие морот предлагают свою помощь. Мы, конечно, от неё не отказываемся и благодарим. Т истолковала это странное явление как проявление этнической солидарности. Однако С заметил, что здесь, скорее, социальная маргинальность: наши морот не чувствуют между собой и нами социальной дистанции, поскольку всё ёщё ориентированы на учёт прежних статусов и не влились в социальный слой ивритоговорящих морот; должностная принадлежность ещё не обеспечивает соответствующего социального статуса.

Также было замечено, по словам Н, что классы русскоговорящих учительниц гораздо чище и после дневных занятий там больше порядка. Тема отчуждения всегда была близка Г. Она тут же заявила, что, во-первых, в этих классах учебный процесс идёт не в ту сторону, и она не завидует судьбе детей: они вырастут изгоями и всю жизнь будут страдать из-за непонимания. А во-вторых, она слышала, что Россия – дикая страна и алия из СНГ – пятая колонна, преследующая свои частные, а отнюдь не общеизраильские национальные интересы, она навеки заражена безбожием и имперским ядом, который неизбежно проявится в будущем и погубит еврейское государство.

—И где же выход из этого исхода? – вздохнула Г.

—Социальная структура и режим жизни образуют организованность, нужно нащупать её формы и попытаться их модифицировать, – как всегда, заумно ответил Н, – например, через межстратовую коммуникацию.

—Выхода, как всегда, два, – после некоторого раздумья сказал С: – строить свой параллельный олимовский социум, что входит в тайные желания олим, или изменять режим жизни, идти на развитие. Первый путь кажется намного проще, короче и понятнее, но у него один недостаток: финал нового социума будет таким же, как старого, он неизбежно воспроизведётся по тому же "закрытому" образцу, и мы углубим гетоизацию. Второй путь длиннее, труднее, неопределеннее, потребует серьёзного мыслительного обеспечения, но его финал открыт, собственно, финала у него нет, а потому и общество окажется открытым. Итак, закрываться или открываться? Как видите, мы вновь возвращаемся к проблеме общественного самоопределения. Пути различаются местами: первый прокладывается в социуме, второй – в истории. Второй надёжнее. Нечто похожее (по крайней мере, так я понял) провозглашала "Исраэль ба алия" перед выборами.

—Всё пойдёт первым путём, – сказал Н, – никаких следов мыслительного обеспечения у партии не видно, и уж оппозиции, когда она вернется к власти, служба мёдом не покажется.

—Ничего плохого в создании своего социума я не вижу, – сказала Т. – Недавно опубликованы данные о так называемой абсорбции алии. Специалисты расценивают их как свидетельство утопичности и полного провала включения репатриантов в израильский социум: ни он к этому не способен, поскольку закрыт, несмотря на сионистские лозунги, ни алия не согласна поступаться былым социальным статусом. Отдельные хорошие примеры преуспевания и кампании в СМИ призваны лишь скрывать реальное положение дел; никто не анализирует, куда именно включаются счастливчики и включаются ли вообще.

Если мы за сохранение разнообразия культур, то отсюда автоматически вытекает и параллелизм социумов. Надо научиться видеть свои границы, соразмерять экспансионистские желания с условиями жизни других и спокойно оборудовать свои специфические ниши, как это делали другие алии до нас. Мир – не материал, а условие. Переделывать его бессмысленно. Применяться к нему тоже душа не лежит. Остаётся строить свою жизнь в заданных условиях, находя пути их обхода или преодоления. Зачем всё это противопоставлять развитию? Одно другому не мешает. То, что ты называешь гетоизацией, – естественный процесс, а коррекция его путей, форм и условий требует управления – вот и классическая схема принципа развития. Для этого создаются разные общественные организации. Если они понимают, что работают плохо, хотят лучше, но не получается, тогда это их проблемы, и мы, наверно, могли бы им помочь. У меня пока проблем нет, я гетоизацией не управляю. Может, "Исраэль ба алия" могла бы выступить в роли координатора общественных организаций, для этого надо выработать долгосрочную программу и постоянно её корректировать. Харэдим не пришлось строить свой социум, он вырос естественным путём в течение столетий. Партии понадобились лишь в последнее время, чтобы предотвратить его размывание. То есть сохранить воспроизводство по известным культурным образцам. У нас ситуация иная: с одной стороны, мы хотим изменить условия жизни под наши прежние нормы, с другой, не идеализируя и не считая их (нормы) священными коровами, – модифицировать, согласуя с условиями, которые изменить нам не под силу или которые нам нравятся. Так оно в общем-то и происходит. Я думаю, в этом состоит для нас формула развития, и партия могла бы помочь делать это лучше, создав специальные структуры. Пока, однако, "Исраэль ба алия" занята политическими играми по израильским правилам. Признаков того, что партия берёт на себя какую-то миссию, не видно.

Я сказал бы, что они больше заняты внутренними коммунальными отношениями, которые возгоняются, когда рамкой, определяющей структуру деятельности, становится личный интерес. Конечно, о своих интересах не стоит забывать, это ясно каждому, и обычно они берутся как условия деятельности, либо как основание одной из её целей. Рамкой они становятся, когда нет других смыслов деятельности. "А почему нет?" – спросит строгий читатель. Но на нет и суда нет, дорогой.

Только было объявлено о создании ИБА, как два моих знакомых предположили, что новая партия поможет нам преодолеть многие трудности, а потому её проблемы сочли своими. Каждый в отдельности послал руководству ИБА соображения об организации и деятельности партии, особенно в период предвыборной кампании. Они писали разное и конкретное, но, не сговариваясь, подчёркивали необходимость срочно создать коммуникативные структуры и приступить к управленческому программированию. Они предлагали свою помощь. В таких делах они знатоки. Месяца через три-четыре, после напоминаний, что они ещё живы, оба получили одинаковые ответы: дескать, вы кругом правы, но нам сейчас недосуг разбираться с вашими глупостями; вот после выборов обязательно обсудим и используем ваши очень интересные и полезные предложения, если, конечно, в них окажется смысл, что сомнительно. Конечно, мои знакомые сразу поняли, с кем имеют дело – с "очень занятыми людьми" и предпочли его больше не иметь. "Обиделись, интеллигенты переборчивые" – подумает толерантный читатель. Отнюдь. Вспомни, пожалуйста, слова опытного человека, сказанные, правда, по другому поводу, но подходящие к месту: "Политическая наивность еврея баснословна и невероятна: он не понимает того простого правила, что никогда нельзя "идти навстречу" тому, кто не хочет идти навстречу тебе" (В.Жаботинский). Заставлять кого-то ставить и решать проблемы – занятие пустое и безрезультатное, мы не раз это проходили. Если люди без оглядки верят в то, что все трудности могут быть разрешены алгоритмом молодого слесаря ( "возьми в левую руку болт, в правую – гайку, накрути – получишь резьбовое соединение"), у таких людей не может быть проблем; если у людей сегодня "нет времени" остановиться и подумать о том, что и как они делают, времени не будет никогда. Значит, мы им помочь ничем не можем. Включаться же в политическую карусель мы не хотим по причинам, видным из наших разговоров. Так стоит ли к ним навязываться даже с благородной и популярной в Израиле целью просветить, объяснить, образумить? Если стоит, сообщи, добросердечный читатель, как ты это себе представляешь. А я тебя в изысканных выражениях поблагодарю и пообещаю с интересом рассмотреть твои рекомендации лет через пяток, когда всё принципиально изменится и новые взойдут светила. И похвалить не забуду: вот ведь какие умные у нас олим, всё правильно предвидели...

Но шутки в сторону. На самом деле речь подспудно идёт о чрезвычайно серьёзных вещах. Вспомни, читатель, предыдущие разговоры об обществе и общине. Вспомни также, что каждая алия вносила в Израиль что-то своё. Улавливаешь связь? Нет? А я так надеялся, что ты растолкуешь мне то, что я смутно ощущаю и не могу до конца выразить! Ну да ладно, ведь мы с тобой уже почти друзья, давай подумаем вместе.

Считается (по крайней мере, декларативно), что алия-90 привезла этот самый "интеллектуальный потенциал" в его научно-технической разновидности. Стало быть, это её вклад, и её историческая миссия состоит в том, чтобы развивать "технологический Израиль"- хай-тек в отраслях электроники, медицинских технологий, средств связи. Поскольку объёмы производства в этих отраслях удвоились за последние 5 лет, и акции соответствующих компаний котируются на мировых рынках. Это то, что мы видим сегодня у себя под носом и предлагаем развернуть в неопределённое будущее. Хотя, опираясь только на текущие социальные процессы, без анализа современных мировых исторических тенденций, не совсем понятно, тот ли это путь, который выведет нас в ряд передовых стран, и все ли израильтяне хотят жить в "технологической" стране, но ладно. Тогда спросим себя: имеются ли (у нас, а не в Америке) необходимые общественные условия для этого? Что будет, если, например, бросить все силы на технологизацию при наличии общин, но в отсутствии общества? Я вот думаю, вполне могут получиться сапоги всмятку. Надо проверять. Если уж идти на исторические эксперименты, то с открытыми глазами. Во всяком случае, общество надо строить. Тут мы в любом варианте не просчитаемся – вывезет ли нас технологизация или окажемся в хвосте, а может, придумаем другое и пойдём ещё в новых направлениях (то есть не будем, как говорят американцы, класть все яйца в одну корзину) – не только в хозяйственной сфере. Кто, кроме нас, может это сделать? Не в этом ли состоит назначение нашей алии? Ведь обсуждения строительства и само строительство "своего" социума фактически явно выходят за рамки наших общинных интересов, да и возможны лишь в общественных, надобщинных структурах. Такая у нас двойная миссия – строя свой социум (общину), создавать общество. Так нас и надо понимать. Где в этом ДЕЛЕ место и каковы функции партии?

Ты чувствуешь, дорогой, как на твои плечи опускается тяжесть земного шара и начинают дрожать коленки? Те ли мы атланты, тот ли у нас потенциал?

Ты не испугался? Я – да, я ведь маленький, хочу скорее всё это забыть и вернуться к своим друзьям.

—Разрыв между алиёй и "Исраэль ба алия" явно ощущается, – продолжала Т. – Но видится он опять же "политически" – партия не выполняет предвыборных обещаний. А кто их выполняет? Обещания – не программы, а управленческой программы у партии нет, по крайней мере, нам она неизвестна. Я слышала предложения насчёт ещё большей идеологизации репатриантов, партийного строительства снизу, каких-то договоров с алиёй и сплочения вокруг. Никто пока не понимает, что вместо всех этих административных благоглупостей лучше бы помочь становлению специфических организационно-управленческих структур над разными сферами деятельности – медицинской, финансовой, образовательной, социального обеспечения, научной, инфраструктурной и так далее, и т.п. Идеология никогда ещё не заменяла содержания. Если уж строить свой социум, то программно.

—А ты подумала, зачем сегодняшней ИБА управленческая программа? – сказал С. – Обрати внимание на то, как они видят алию – не по декларациям, а по своим действиям: алия для них – лишь сплошной социальный случай. Что, конечно, имеет сиюминутный резон, но частично и совершенно бесперспективно. Тем не менее, сегодня ИБА напрягается ради того, чтобы вырвать кусок социального пирога. Это значит, что на самом деле она стала партией ЧП. Не чрезвычайных происшествий, а чёрного передела. Сыграли, видимо, пролетарские гены, что обычно происходит в отсутствии мышления. При своих фактических, а не продекларированных представлениях, они останутся бедными родственниками, может быть, настырными вплоть до нахальства, но это дела не меняет. В таком случае можно обойтись и без программы, эта дорожка в истории уже достаточно протоптана.

Мне показалось, прагматический читатель, что Т хотела внести в разговор здравый смысл. Программа ведь не только и не столько исписанная бумага с печатями, которой непослушных бьют по ушам, но особая структура и организованность в виде рабочих групп, а партия – её реализационный хвост. Программа нужна, чтобы задать организационные формы работ. В принципе неважно, откуда начинать её строить, можно и с хвоста, если так складываются обстоятельства. Тогда "Исраэль ба алия" должна стать не только партией, но одним из Центров общественного развития. Сможет ли? В своё время мы создавали такого рода организационно-управленческие структуры, они совсем не похожи на учрежденческие (административные) структуры.

Однако попытка Т не удалась в полном соответствии с макроситуацией, и телега покатила дальше.

—Почему мы упёрлись в "политику", какое нам до неё дело? – сказала Л. – Разве нет у нас других проблем?

—А чем эта проблема плоха? За нашими жизненными трудностями, которые мы завтра продолжим преодолевать, стоят, в том числе, проблемы понятийные. Они скрыты, а на поверхности торчат разные безобразия, о которые мы всё время спотыкаемся. У нас не хватит времени даже перечислить все наши проблемы, ведь для этого их надо сперва поставить, но пытаться надо и с чего-то начинать тоже надо. Чем больше серьёзных людей мы вовлечём в обсуждение, тем больше шансов правильно поставить проблему, найти решение и выйти в действие. Я бы считал наши разговоры подготовкой к такой работе.

—Серьёзные люди не о проблемах думают, а о том, как побольше заработать, и крутятся с утра до вечера. Но о каких действиях ты говоришь?

—Положим, мы тоже крутимся. Но на мытье полов много не заработаешь, только концы с концами еле сведёшь, да ещё скрюченные от постоянной мокроты пальцы. Можно, конечно, открыть своё моечное дело, это уже кое-что, по-видимому, мы так и сделаем, станем мелкими бизнесменами, в крупные нам уже не выйти. Раньше мне казалось, главное препятствие – иврит, теперь я вижу другое – времени не хватит. Но это как бы план жизнедеятельности, обстоятельства вынуждают его учитывать, и обсуждать тут нечего, всё ясно. Мы же толкуем о другой стороне жизни – мыследеятельностной, может быть, успеем прорваться и здесь, используя этот свой "потенциал". А что касается действий, то я имел в виду социальные действия, какие именно – определится решением проблем.

—И насчёт Греции ты всё переврал, – сказала Г. – И не правдоподобно, и не достоверно.

—Я не зря предлагал смотреть телевизор. Поэтому перескажу историю, которую слышал от бабушки.

Мой дед был винокуром и ставил питейное производство у помещиков. Он кочевал по Украине вместе с семьёй от одного заказчика к другому. Как-то по дороге они подобрали бездомного мальчика. Он какое-то время жил у них наравне с их детьми (было уже двое), но потом в переездах потерялся. Лет через двадцать после этого произошла революция, семья тогда уже жила в Харькове, а моей маме было 17 (вот бы мне сейчас столько!). Большевики ходили по домам буржуазии и грабили награбленное. Дед не был буржуем, ценностей не накопил, и семья из пяти человек снимала две меблированные комнаты. Но, видно, какой-то антисемит настучал, и к деду явились с обыском революционные матросы. Они сразу приступили к потрошению, а их предводитель, весь в коже, затребовал у бабушки документ. Едва он заглянул в него, как побледнел и закричал страшным голосом (я до сих пор помню этот бабушкин голос, обычно она употребляла его в разборках в очередях): "Товарищи! Мы в заблуждении!!", тут же приказал всем выйти вон, упал перед бабушкой на колени и просил прощения: оказалось, это тот самый мальчик! Бабушка много раз повторяла этот сипур, видно, он был ей дорог, но каждый раз с новыми подробностями и изменениями. То начальник был во фраке, он не побледнел, а покраснел, как роза, или он не только упал на свои колени, но и целовал её колени (до сих пор меня потрясает эта коленная сцена, мне не повезло видеть такое в жизни, как представлю себе, душа возносится). А теперь скажи, рассказ правдоподобен? Достоверен? Откуда, к примеру, в сухопутном Харькове взялись матросы? Почему начальник опознал бабушку по документу без фотографии, ведь маленький мальчик не мог помнить фамилии, а если и помнил, почему до прихода не опознал, он же знал, к кому идёт? Можно придраться ещё ко многому, но не стоит: мне важна достоверность не рассказа, а бабушки. Уж она достоверна на все сто, и её мелодрама точно передаёт тот дух романтики, которым были заражены ранний большевизм и моя старая бабушка, а потому рассказ правдоподобен – не деталями и не фабулой, а по сути.

—Всё-таки, кто тебе разрешит эти социальные действия, может, ты воображаешь себя революционным матросом? – не унималась Г.

—А кто запретит? И потом, почему мне, а тебе, другим? О проблемах начинают думать те, кто набил достаточно шишек, пытаясь достичь своих целей путём решения задач. Те, у кого собственных целей нет, или они вписываются в режим функционирования, или "мозговой глаз" не может обратиться к дырам собственного мышления, те продолжают спокойно пребывать в жизнедеятельности.

—Пока ты обращаешься к дырам в мышлении других.

—Конечно, ведь я от них завишу, и твоя жизнь тоже, поэтому я как бы моделирую за них их проблематизацию.

—Но от этого она много теряет, – сказала Г, – выглядит теоретично и непонятно, к кому относится, - не видно конкретного носителя проблем – ты подменил живых людей схемами позиций. Твоя "проблематизация" вне живой коммуникации, поэтому это не она, а рассказ о ней и какие-то заготовки.

—Что правда, то правда, – согласился Н. – Это всё равно, что заниматься сексом по телефону и воображать, будто решаешь сексуальные проблемы пкиды. Но это значит, что у нас есть задача вовлечь в обсуждение и настоящую проблематизацию ситуации живых политиков, управленцев, если они есть, и представителей власти. Как эту задачку решить, чтобы не завязнуть в социальных случаях, таких, например, когда старушка звонит в штаб-квартиру партии и говорит: "Я голосовала за Щаранского, так нельзя ли мне получить маленькую однокомнатную квартирку?". Также не стоит заранее пугать крупных деятелей. Нужна арена и паблисити.

—А если подключить газеты? – предложила Т.

—Вряд ли. Они создавались под совсем другие функции, как и прочие СМИ. Новых содержаний они не производят, зато, умножая и комбинируя культурные формы, распространяют уже известные смыслы на явления текущей жизни. Здесь колыбель мифов, которыми многие из нас потом заменяют свои культурные или исторические ориентиры. А где реальность, спросите вы. Нигде, она вытесняется виртуальностью. В этом-то и беда. Газеты публикуют также справочные материалы, помогающие людям выживать, и в какой-то степени держат политическое пространство, массовую сцену, на которой играют политики, дают им инструмент формирования общественного мнения и презентируют его, не более. Политики же, как мы уже поняли, никаких проблем не решают, проблематизация осуществляется в особом пространстве – мыследеятельностном. Газета может описать, что там происходит, хотя это далеко не просто, требует от журналистов методологической подготовки, как например, у известного нам Матвея Хромченко. Но если газета попытается организовать и осуществить саму жизнь в этом пространстве, получится вялотекущая шизофрения, мы это уже проходили. Ты видела, чтобы в газете кто-нибудь кого-нибудь проблематизировал? То есть не просто ужасался намерениям или действиям, а выворачивал онтологические и деятельностные основания позиции? Обычно газетная полемика сводится, грубо говоря, к песне "ты аморальный дурак" – "от такового слышу", и для политики израильского толка это нормально. В своё время, проводя работы по развитию, мы приглашали TV, но только, чтобы рекламировать управленцев с их программами и политиков, если они проявлялись в рабочем коллективе по ходу работ. Если от СМИ требовать большего, они должны будут стать СМК – средствами массовой коммуникации, а нужно ли им это? Они и так хорошо себя чувствуют. Даже когда у них наступает витальная ситуация и им приходится закрываться, они делают это с достоинством, как тонет боевой корабль с флагами на всех мачтах, не подозревая, что есть шанс преобразоваться, скажем, в сухогруз и не только остаться на плаву, но и открыть новую журналистику. Может, это оттого, что нет у них настоящей витальности: хороший журналист, а они все хорошие, всегда найдёт себе работу без потери статуса.

Проблематизация – одна из процедур развития – проводится в других формах. Уже получен солидный опыт, когда мы специализировались на региональном и промышленном развитии, хотя участвовали и в других работах – по системам образования, инженерии, науки, предпринимательству.

—Ты имеешь в виду организационно-деятельностные игры?

—Да, но не только их, вспомни об экспертных сессиях, рабочих семинарах с заказчиками, о консультациях и других мероприятиях. В Израиле о них знают, может, человек десять, хотя игры стали практиковаться почти двадцать лет назад, а методология зародилась в середине пятидесятых. Сказывается слабость и однобокость контактов с СНГ.

—Извини, я не понял смысла твоей лекции насчёт газет, – сказал С. – Вроде всё правильно, но к вопросу о наших публикациях отношения не имеет. Я попробую связаться с журналистами.

—Хорошо, только сперва надо самим понять, что реально мы можем от них получить, – сказал Н и продолжал: – Наш новый министр промышленности, как ни странно, оказался технарём, судя по его действиям, он преследует цель увеличения торгово-промышленных оборотов с СНГ, а не цель развития, хотя она всё время декларируется. Конечно, вослед торговле возможны и далеко идущие выгоды в других областях, хотя при реальных соотношениях наших масштабов это проблематично. Цели не противоречат друг другу, но и не совпадают, потому что для развития Израиля нужно было бы делать многое другое, о чём мы здесь вскользь и очень частично говорим. Сейчас он начал активно разрабатывать линию экспорта высоких технологий на основе идей, привезенных алиёй. Но генераторы оригинальных технических идей, в основном, люди пожилые, не вечные. Идей тоже не бесконечное множество: мой знакомый, член одного из экспертных советов, свидетельствует, что из сотни предложений более-менее разумными оказываются не более двух-трёх. А механизмы обеспечения преемственности отсутствуют. Не тот ли это классический случай, когда племянник ищет способ побыстрее промотать наследство, которым одарила его смерть американской тётушки? Но это не в упрёк.

—Тогда тост за контакты! – воскликнул С.

—Может, за газеты, – робко предложила Г, ей стало их жаль.

Тут Н добавил, что пусть они горят синим пламенем. Никто, правда, не наблюдал над бумагой пламени такого цвета, и все решили, что Н сердится на газетные статьи, начиненные истерикой и ядовитой химией. Мысленно соединив оба несоединимых пожелания, мы вздрогнули и похрустели огурцами. Народ расслабился до того, что кто-то положил в мою тарелку хумус, а я таких шуток терпеть не могу, лучше бы дали кусок фаршированной рыбы, Г отлично её готовит. Разговор перекинулся на искусство, в котором я, как и другие, мало понимаю, трёп чередовался с чревоугодиями, поэтому, прихватив на тарелке рыбу, я отправился знакомиться с нею в другую комнату на диван и задремал. Когда я проснулся, была середина ночи. Луна светила в полную силу, в квартире стояла жуткая тишина, а на улице изощрённо и злобно пела незнакомая кошка.

Я свернулся калачом и заказал себе сон о полноценных контактах с СНГ в газетном варианте.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ  ▲  ДЕНЬ ТРЕТИЙ