не пора ли выпить за наш труд на благо Израиля? – как всегда, вовремя сказал С и потянулся к сосуду.
Тост был поддержан, каждый чувствовал причастность к большим свершениям своего государства. Дело происходило в 1996 году, в пятницу, солнце уже миновало зенит. Из дома напротив плыли в открытое окно острые запахи эфиопской кухни, на пороге соседнего маколэта заливались пивом румынские строители, улицу перебегали взбудораженные домашние животные, перекликались родственники, слышались детские голоса. Несмотря на адскую жару, чувствовался всеобщий подъём: народ возвращался с работы в предвкушении субботы.

В комнате за столом сидели мойщики полов. Мы стали полноправными израильскими гражданами 2-3 года назад. Хотя каждый имел в Союзе неплохую профессию и репутацию, судьба призвала нас переквалифицироваться, и мы откликнулись на призыв. Выбор новых рабочих мест оказался столь широк, что пришлось приложить немало усилий, чтобы его ограничить за счёт незнания языка, отсутствия рекомендаций влиятельных лиц и возраста. (Мой знакомый как-то пожелал симпатичному встречному старичку "ад мэа вэ эсрим". Тот не отреагировал. Знакомый повторил, но безрезультатно. Тогда он решил, что просто пожелание запоздало, старичок давно его выполнил. Для нас оно ещё актуально, но всем нам доктор уже прописал витамин Geriatric Farmaton). Впрочем, некоторые из нас утверждают, что усилия прилагались не нами, но доказать это трудно, поскольку за руку никто не был схвачен.

Так или иначе, параллельно с продвижением в языке, полезных знакомствах и возрасте, мы были признаны годными к мытью полов. А надо сказать, работа эта непростая, включает в себя не только собственно мытьё, но и важные предварительные операции: наведение порядка в помещении после конца рабочего дня, уборку мусора и очистку мусорных ящиков, а также удаление пыли и грязи с рабочих поверхностей и окон. Поэтому при встречах нам есть о чем поговорить и даже поспорить. Однако чаще всего разговор начинается с обмена политическими новостями – самой популярной в Израиле темы всех слоёв и возрастов. Она опережает разговоры о погоде, новых покупках и быстротечности жизни: каждый желает быть причастным к вершению судеб, не прикладая рук, и имеет своё мнение по поводу их (судеб) расклада. Я сам наблюдал, как на Ховэвэй Цион двое нищих (почему-то эта улица стала их постоянным рабочим местом), забыв о своих профессиональных обязанностях, громко спорили о достоинствах Нетаниягу и Переса. Что уж говорить о мойщиках полов! Однако я не вижу, какими политическими откровениями мы могли бы потрясти читателя: благодаря СМИ, он сам король, поэтому, о политике – ни слова.

Далее по порядку идут вариации на тему бессмертного тезиса героя Кадочникова из фильма "Подвиг разведчика" (я смотрел его раз десять): "Тегпение, мой дгуг, савланут, и ваша щетина пгевгатится в золото!" . Но об этом я тоже не стану продолжать, чтобы не давать читателю повода усомниться в НАДЕЖДЕ: вдруг прав тот, кто сказал, что она умирает последней, а вида горы трупов я не перенесу. Но это всё как бы разминка, серьёзный разговор у нас всегда о работе.

—Страшно представить, что станет со страной, если хоть на неделю прекратить уборку и мытьё. Поэтому, – утверждал Н, – мытьё полов – наиважнейшая в Израиле работа и доверять её можно только очень добросовестным людям: либо интеллектуалам из русим, которые хорошо понимают её роль в жизни общества, либо этиопим, которые не всё понимают, но добросовестны от природы. Вообще нельзя успокаиваться, пока не будет вымыт весь Израиль. Работа эта длительная, возможно, затянется не на одно поколение, поэтому надо побеспокоиться о том, как и кому передать наш уникальный опыт. Раньше, при социализме, ею занимались, главным образом, арабы, но из-за ограниченности кругозора они не создали из неё профессию. И это большое, даже историческое упущение, поскольку профессионализация – мощный механизм передачи в социум культурных норм и образцов любой деятельности. Арабы своевременно не поняли, что тот, кто создаёт профессию, приобретает на неё монопольное право. И тут нахлынула алия. Будь арабы малость порасторопней и создай профессию, именно это стало бы средством давления на евреев, поэффективнее интифады. Теперь мы должны сформировать профессию, но, конечно, не для шантажа и извлечения сверхприбыли, а чтобы помочь нашим братьям привести государство к процветанию.

Для начала следует обогатить молодую израильскую культуру соответствующей теорией, без коей нечего будет передавать нашим преемникам.

—Это хорошо, что ты начал раздавать задачи, – сказала Л, – но нельзя засорять культуру всякой дребеденью, лучше подумать, где и как добыть ещё денег на мебель и лечение.

Однако её прагматизм не нашёл поддержки, возможность немного размять извилины увлекла, ибо где ещё, как не в Израиле, любой репатриант ясно ощущает, что человек создан не для действия, а для размышления! Короче, заговорили об "интеллектуальном потенциале" мойщиков полов, том самом, о котором упорно пишут газеты и поклоны которому украшают речь любого израильского политика.

—Не хочется о нём говорить, но надо, – сказал Н, – хотя бы для того, чтобы попытаться поставить всё на свои места. Всем нам известна очень едкая и вонючая жидкость, которая применяется для борьбы с мочевым камнем на полах туалетов в тех школах, где дети в упор не замечают унитазов. Но попробуйте вымыть ею пол в мисраде, и второй раз вас уже не пригласят. Или широкая мощная щётка: она не годится для подметания частных квартир, поскольку обладает большим моментом инерции, и нужно тратить много сил и времени, маневрируя среди мебели; зато нет ей равных в широких школьных коридорах. Всё должно быть на своих местах.

Если бы он действительно любил порядок, подумал я, на его столе не было бы такого бардака, всюду валяются бумаги вперемешку с окурками, из-за табачного запаха невозможно в комнату войти, а я так люблю поваляться на его диване!

—Поэтому я спрашиваю, – продолжал Н, – где находится "интеллектуальный потенциал" и кто его видел? Конечно, приятно утешаться, что, несмотря на метлу в твоих руках, ты остаёшься мыслителем и готов излить интеллект на любого, кто попросит. Но никто не просит. Тогда одни, чтобы их заметили, начинают возбуждать общественность, доказывать перед нею ценность своих проектов, другие прямо нападают на администрацию, требуют создать новые госучреждения, комитеты, комиссии в поддержку "потенциала". Читателей газет, на страницах которых отражаются эти события, подкрепляемые драматическими историями носителей потенциала (приняли не на ту должность, платят вполовину меньше, чем сабрим, досрочно уволили и так далее), всё это сильно огорчает: люди так стремились в свою страну, так надеялись ей пригодиться и отдаться, а тут приходится думать аль миврэшэт вэ хомэр никуй. С другой стороны, те, что, несмотря на помощь газет, ещё не совсем потонули в дерьме социальности и держат головы на поверхности (а в такие внесоциальные головы ещё могут приходить кое-какие мысли), те усомнятся, ибо из всех этих житейских драм видно, что дело всегда сводится к отсутствию организационных условий для проявления и процветания "потенциала". Но тогда интеллектуальный ли он? Ведь по понятию интеллект есть то, что организует. Если он не может в первую очередь организовать свою собственную среду обитания, чтобы выжить и расцвести, то что же он может? И тут открывается тайна, впрочем, видимая простым, не заляпанным социальной жижей, глазом: проекты всё учёные и технические, если что в них или с их помощью организуется, то это предметные знания или железки. А дальше молча предполагается, что вся эта мертвечина проговорит за себя голосом экономики и каким-то образом реорганизует к лучшему жизнь израильского народа. А хочет ли израильский народ реорганизации своей жизни, поддаётся ли экономическим соблазнам, совпадают ли его представления о лучшем со взглядами автора, кому, кроме автора, и для чего всё это нужно? А может, народа нет, а есть много групп с разными интересами, и воткнуться со своим проектом просто некуда, нет подходящих щелей в социальных структурах? Как правило, об этом никто не думает и не проверяет, поскольку считается достаточным то, что проект освящен наукой и точными расчётами: за наукой последнее слово и жизнь под неё должна подстроиться. Может ли так что-нибудь получиться?

—Ты задаёшь дурацкие вопросы, – сказала Г. – Если расчёты показали, что машина или там какая-нибудь реакция хорошо работает, заменяет ручной труд, улучшает качество, снижает потери или создаёт новые предметы, то кто будет против? И о профессоре Колодном ты, надеюсь, слышал?

—Примерно так же рассуждают наши люди на полях "Вестей". История Колодного и его группы – из тех исключений, которые подтверждают правило. А что касается новшеств и всяких улучшений, то против, наверно, никто не будет, но и за – тоже, а поскольку сегодня реализовать мало-мальски стоящий проект в одиночку невозможно, то и делаться ничего не будет. Все мы за прогресс, улучшения и процветание, но – на словах и на людях: ценности, они ведь обитают в культуре, а дела делаются в социуме и далеко не всегда под эгидой провозглашенных ценностей; этот разрыв характерен для современной жизни, она часто не может соединить этические ценности с повседневной устоявшейся целесообразностью социума. Минздрав, например, запретил пересадку органов от здоровых людей, руководствуясь принципом "не навреди". Однако израильские врачи ухитряются спасать такой пересадкой тяжелейших больных. Они вынуждены делать операции за границей. Как видится эта ситуация с точки зрения врачебной этики? А с точки зрения общественной морали?

Обрати также внимание на то, что экономическое оживление наблюдается лишь после большой алии или войны, то есть после того, как извне ударят пыльным мешком по голове. Потом всё опять возвращается к "норме" – собственных, внутренних стимулов нет, и так не только в экономике.

Представь, что ты сделала проект безлюдной фабрики и приехала с ним в некую страну. Ты им вкручиваешь мозги, нажимая на повышение производительности, сверхприбыль, социальное процветание и даже захват мирового рынка, а у них рабочая сила раза в три дешевле, чем в Европе, рынок консервативен, нет образованных кадров, судьбу твоих предложений зачастую решает чиновник со средневековым мышлением и, главное, их предприниматели, то ли следуя национальной традиции, то ли из-за бледной немочи ориентированы не на рост доходов, а на пусть малую, но постоянную прибыль, а социальные дела в стране их вообще не трогают, нет у них "обиды за страну", может, их всё ещё штэтл давит. Ты будешь пугать их фактами бессовестной растраты труда и материалов, но они лишь вежливо тебя выслушают и улыбнутся на прощание: у них своя корысть – стабильность. А когда ты немного пообвыкнешь, то ощутишь беспокойство: чего-то здесь не хватает, какой-то иной состав воздуха, что ли. И люди вроде работящие, вкалывают с утра до вечера, но все силы направляются на поддержку тех штанов, которые уже носят. Свежая репатриантка лет пятидесяти выразилась: "Здесь всё кипит и всё холодное!". А одна израильская писательница загнула, что наше общество – "это общество без преемственности, без культуры и без эмоциональной базы причастности к чему бы то ни было". Вот так, не меньше. Интересное мироощущение!

— Зато жизнь размеренна, устроенна, масса удобств, услуг и в учреждениях порядок, – не сдавалась Г. – Постоянство ритмики облегчает тяготы жизни.

— Что есть, то есть. Недавно моя знакомая Д отпросилась с работы и пошла в поликлинику на анализ чего-то. Ей дали таблетку и велели сидеть полтора часа. Через час вышла сестра и объявила, что у них началась забастовка, и все могут расходиться по домам. Поражённая Д спросила, что с её анализом. "Ничего, – безмятежно ответила сестра, – придёшь завтра и получишь ещё одну таблетку, у нас их много". Или, например, сценка, свидетелем которой я был. В больнице лежит человек в тяжёлом состоянии с аппаратом искусственного дыхания. Под утро аппарат отказывает. Дежурная сестра (арабка) хватает грушу и начинает качать больному воздух. Уже её смена прошла, новые сёстры почему-то не появляются, но она не может бросить больного и продолжает качать. Наконец, на пороге возникает старшая сестра и видит эту критическую ситуацию довольно странным образом: "Почему ты ещё здесь, – говорит она сердито, – твоя смена закончилась полчаса назад!" Такой "ритмической размеренности" немцы могут позавидовать. Или возьми нашу хорошую знакомую Л, инженера-электрика. Нет такой работы в энергетике, которую она не смогла бы исполнить – на высочайшем уровне, даже сегодня. Однако, хотя всяких работ, особенно в Хеврат хашмаль, навалом, её универсальный опыт не востребуется. Здесь она метапэлэт. Ты знаешь, это дело тяжелей инженерного, но она справляется, её ценят, поскольку привыкла любую работу делать хорошо. Иногда она спрашивает: для того ли я всю жизнь стремилась к высотам своей профессии? Так и живёт, ушибленная этим вопросом. Попробуй, объясни ей преимущества ритмической размеренности, она перестанет с тобой здороваться. Ну, а мы сами?

Порою Израиль кажется мне огромным провинциальным домом престарелых. Дело не в возрасте. Даже когда смотрю на детей и молодёжь, я вижу в них будущих благополучных стариков, которые доживут до преклонных лет, всю жизнь занимаясь только добыванием денег и потреблением. Может, я испорченный человек. Но если меня упрекнут в том, что так говорить о стране, которая тебя приняла, безнравственно, я отвечу: да, но лишь в том случае, если я здесь человек временный, а это не так. Теперь эта страна моя, нравится ли это кому-либо или нет. Недостаёт некого Духа Будущего, который открывал бы альтернативные перспективы. Вот Перес попытался его создать, но ничего не вышло. Почему?

Тут С насторожился, как боевой конь при звуках трубы:

— Хватит с нас мечтаний о светлом будущем, настоящая жизнь – это жизнь сегодня, сейчас.

— Ты прав, – охотно согласился Н, – вопрос лишь в том, чтобы не подменить "жизнь сейчас" "жизнью для сейчас", "жизнью сегодняшним днём". Разве то, что мы обсуждаем, нужно для "жизни для сейчас", разве, кроме сиюминутного удовольствия от игры, каждый из нас не делает это для того, чтобы интеллект не заржавел, надеясь на будущее его применение? Если б это было не так, достаточно было бы обменяться соображениями на тему, как лучше мыть полы. Впрочем, даже такой поворот означал бы, что мы работаем как создатели будущей профессии. Вот это и есть "жизнь сейчас", но не "для сейчас"; без полагания перспектив у меня нет точки отсчёта жизни, мне не с чем сравнивать перемены, я их не ощущаю, тем более, не совершаю, и, стало быть, для меня их нет. Я просто сейчас существую, а не бытийствую, как сказал бы философ. И ещё философы правы в том, что смысл любой вещи – вне её. Потому для меня проблема состоит не в том, чтобы "жить сегодня", я и так живу, а чтобы качество этой жизни было повыше, чтобы она была осмысленнее. Смысл – это, в конечном счёте, энергия, которую мы извлекаем из будущего для "жизни сейчас". Но нужно оставаться верным её источнику, всё время заботиться о нём, иначе он иссякает, и наша жизнь становится подобной мячу, из которого выпустили воздух.

— Мне кажется, С имел в виду такое положение, когда можно уверенно сказать: "сегодня лучше, чем вчера", – заметила Т .

— Но это то же, о чём я толкую. Ведь само собой "лучшее" или "новое" не происходит. Нужно что-то сделать для его прихода. А до того помыслить "лучшее". Неважно, на какой срок, может, на завтра или на пятьдесят лет вперёд, как считал ГП. Нужен замысел – любого калибра, к нему всё сводится. Этот разговор выводит на тему "современный человек и современность". Не знаю, стоит ли её обсуждать, тут вроде всё понятно, философы уже до нас постарались.

— Ты отбираешь хлеб у датиим: они твердят об утрате духовности, о забвении вечных еврейских ценностей и о грядущем наказании за эти безобразия, – сказала Т .

— Сходство есть, но не во всём, – сказал Н. – В частности, уже очевидно, что наказания сбываются. Датиим, как и все мы, только острее, чувствуют, что воздух выходит, нация, можно сказать, разбавляется, разжижается, не успев омолодиться, и бьют тревогу. Но омоложение, то есть энергию смысла, они ищут в прошлом: у них прошлое как бы объемлет и задаёт настоящее и будущее, а определение смысла жизни они передали в Верные Руки. Всё это сомнительно. Конечно, наше прошлое – это мы сами, оно не вне, а внутри нас, в нашей генетической памяти, идеологии и ещё Б-г знает в чём. Если в поисках смысла мы попытаемся отстраниться от прошлого, чтобы выйти "во вне", даже мысленно положить прошлое вне себя, мы рискуем потерять идентичность и развалиться; с другой стороны, жить смыслом прошлого всё равно, что совершать инцест с историей – конец ясен: вырождение. Вот мы и оказываемся между молотом и наковальней, Сциллой и Харибдой, Сохнутом и Минклитой, естественным хотением пользоваться всеми благами цивилизации и таким же естественным желанием сохранить еврейский характер государства и так далее. Как совмещать эти крайности? – здесь проблема экзистенциального самоопределения. Решить её нужно так, чтобы экзистенциальное самоопределение каким-то образом трансформировалось в общественное самоопределение, укрепляло идентичность, и чтобы мы не выродились в музейный экспонат истории. А те златоусты, что призывают искать между этими требованиями компромисс, "середину" или, ещё лучше, чуть ли не отождествляют ценности еврейской традиции и модерна, те просто компостируют мозги, потому что полюса проблемы – это разные миры, а "между" мирами ничего нет, пусто. Да и сами метафоры типа молота и наковальни не зря указывают на то, что в "промежутке" полюсов нет жизни, всё, что туда попадает, немедленно уничтожается, так что и "промежутка" нет. Мне кажется, прежде чем искать выход, надо перевернуть схему: будущее объемлет настоящее. Это очень ответственный шаг, он ко многому обязывает и решиться на него трудновато.

— Не только датиим, многие неверующие или полуверующие озабочены тем, что общество потеряло былые нравственные ориентиры, развращается массовой культурой, – сказала Л. – Свой дом приносится в жертву "мировой деревне". Главными ценностями становятся успех, комфорт и изобилие, а национальные цели оттеснены на задворки. В оппозиции к таким тенденциям приводятся прямо противоположные по значению факты общественного сознания у наших соседей. Они подаются, как образец. Отсюда как будто напрашивается вывод: для сохранения идентификации, своего дома и самой жизни нам необходимо стать такими же, как арабы! Так ли?

Плач по падению нравственности – как последний аргумент – переносит нас в плоскость идеологий и означает капитуляцию интеллекта, стало быть, по большому счёту дело проиграно, А жаль.

Что же имеем? Мы:

- не можем игнорировать мировые тенденции развития и хотим в них вписаться;

- хотим сохранить свой дом, своё своеобразие, для чего необходимо дистанцироваться от мировых тенденций как губительных.

Как организовать нашу жизнь, чтобы совместить эти два требования? Здесь скрыта проблема.

Похоже, мы слабо себе представляем, о чём речь.

"Дом", "своеобразие", "национальный очаг" и т.д. – что это, как не метафорические лики культуры? Поэтому вопрос упирается в детальный анализ израильской культуры: какие процессы в ней хотим сохранить, что не хотим унифицировать? Я не спрашиваю – зачем? – поскольку, если такая интенция есть, то она есть.

С другой стороны, понятие "мировые тенденции" и их современное содержание тоже должны стать предметом тщательного методологического анализа. И опять я не ставлю под сомнение их наличие и значимость.

С третьей стороны, надо учесть, что есть носители как только одного из этих требований, так и обоих, и важно представлять структуры их мышления.

Пока не проясним, кто говорит, о чём и на каких онтологических основаниях, нельзя приступать к постановке проблемы. Пока не проведена понятийная проработка, ничего нельзя решить и изменить, события будут катиться своим естественным чередом – в неведомое. Но проблему никто и не пытается ставить, мы застряли на шаге взаимных разборок и продолжаем долдонить – каждый своё, как на базаре, полагая в натуралистическом кайфе, что можно либо обратить противоположную сторону в свою веру (не исключено, что огнём и мечом – в силу славных традиций), либо, смешав идеи, как воду со спиртом, найти "золотую середину". Чушь это собачья. Дефицит средств проблематизации, в частности, нормы коллективности. Её подменяют соборностью, галахической демократией, а то и вовсе отрицают. А времечко уходит.

—Если б всё было так просто, как ты представила, давно бы все всё поняли, – заметил Н. – Дело же в том, что здесь происходит психологический сдвиг, вызванный слабостью рефлексии и различений, что характерно для натурализма. Понося западную цивилизацию и путая её с культурой, мы выплёскиваем с водой ребёнка: переносим негативное отношение на все фрагменты культуры, в частности, на норму западной рациональности. Тем закрываем себе возможности взять и освоить средства проблематизации. И того же эффекта достигаем, бездумно подражая всему миру. Так что проблема на самом деле состоит в преодолении натурализма: как? – быстро и массово!

—Ставя проблему, ты всё время употребляешь "мы", – сказал С. – Но кто такие "мы"? В чём наша идентичность? В том, что в наших тэудот записано йэуди? Для одних важен традиционный галахический образ жизни, другим достаточно признавать, что Элоим гадол, у третьих главная ценность – "быть хозяином этой земли", четвертые вообще живут, как придётся, в том числе вне иудаизма, – и все считают себя евреями, хотя со взаимным признанием не всё гладко. Иногда мне кажется, будто с репатриацией в Израиль еврей кончается. Он превращается в националиста, либерала, левого, правого, иудаиста, ашкеназа, Б-г знает ещё в кого. Становится ли он гражданином? На мой взгляд, все эти танцы вокруг гиюра, езды по субботам и прочая отношения к нашей религии не имеют, но связаны с ультиматумом: не хочешь жить общинной жизнью, не станешь полноправным израильтянином. Тебе позволено лишь выбрать, в какую общину включиться. Я уже привык к тому, что меня постоянно вычисляют – к какому стаду принадлежу и кто мой пастух. И, смотрите, то же происходит накануне выборов Президента. Он у нас вроде английской королевы. Стало быть, на этом посту нужен человек очень авторитетный, с обширными и надёжными неформальными связями. Но, видимо, деловая сторона никого не интересует, поскольку обсуждается только принадлежность кандидатов к "правым" или "левым", к такой-то этнической группе, к такому-то социальному кругу. Если депутаты и впрямь будут руководствоваться такими критериями, вместо Президента мы получим Резидента.

Можно ли считать Израиль национальным государством? Насколько я знаю, не все, относящие себя к евреям, считают, что принадлежат к еврейской нации, поскольку для существования нации мало формальных видов общности – территории, языка, нужна ещё общая культура, а она мозаична, и диапазон типов велик: от культур, где преобладают символ и поэзис, где почти всё содержание вкладывается в традицию, до культур с явно выраженным рационализмом, в которых человеческое мышление и деятельность, составляющие историческую ткань, оставили чёткие следы, не опосредованные и не замещенные мистикой и образом. По-видимому, нация перестаёт быть основанием самоидентификации. У мусульман, например, таким основанием становится ислам, в Европе уже давно идентифицируются по принадлежности к определенному типу цивилизации (не культуры). Вряд ли израильское этническое, цивилизационное и культурное разнообразие можно и нужно приводить к одному знаменателю, да и не человеческое это дело. Честно, я не вижу ситуаций, для преодоления которых нужна была бы одна и та же идея общности, кроме, разумеется, внешней опасности, но здесь объединение неспецифично, это обычная мобилизация рыжих, когда их бьют. С точки зрения внутренних столкновений в социуме, я не думаю, что их характер, частота или сила изменились бы, если б вдруг появилась общенациональная идея.

Военная опасность как средство всенародной консолидации – дело временное, если, конечно, искусственно её не продлевать из-за отсутствия желания или способов выявлять и решать внутренние проблемы развития. По-видимому, в условиях нашего полиэтноса и поликультуры единственный эффективный инструмент длительного действия, который может конституировать и стабилизировать общество и государство, – это образование.

Однако без мифа нет народа. Поэтому в метафизическом плане можно кое-что "вспомнить". Например, когда и в связи с чем появились евреи. Это случилось до заключения Завета и было символически выражено в эпизоде перехода Иордана Авраамом (авира). С тех пор всякий, кто "переходит реку", то есть не просто воспроизводит символ в ритуале, но действительно позван и призван и сознательно движется в неведомое будущее, выстраивая его своей мыслью и действиями, – тот еврей. Но каждая диаспора и каждый индивид переходят по-своему. Это и понятно: развитие – процесс незаконосообразный, ситуативный; отсюда еврейское разнообразие. Наша общность не в географических, психологических или социальных параметрах, а в исторических – в духе и типе мышления, ориентированного на развитие. А направлений развития возможно великое множество. Это одна из версий, как видите, я выдаю её без всякой связи с сегодняшними проблемами, просто как интенцию, так что её прикладность не определена.

Впрочем, если через эту идею посмотреть на тот режим жизни в Израиле, о котором говорил Н, то он окажется нееврейским! Также оппозиция "датиим – хилониим" перестаёт мистифицироваться как "духов-ное – профанное" (многие датиим и хилониим оказываются в одной компании) и благополучно локализуется в социуме, где ей и место. Может быть, основание идентификации – это духовная напряженность, которая возникает из-за разности направлений развития сошедщихся вместе диаспор, а также развития одних диаспор и функционирования других.

Кому и зачем всё это нужно? Можно предположить, что напряженность сигнализирует о несоответствии историческим тенденциям соотношения процессов функционирования и воспроизводства с процессами возникновения и становления нового. Значит тот, кто хочет изменить свою ситуацию, должен её анализировать и по этим характеристикам, независимо от культурной ориентации. С управленческой точки зрения, когда любой минус мы пытаемся обратить в положительный ресурс, напряженность нужно считать источником развития или, по крайней мере, источником экзистенциального самоопределения – напряженность всё время провоцирует вопрос: кто я, кто мы? Месяцев девять тому я подробно изложил эти идеи и послал одному известному иудаисту. Ответа нет. Может, ему не понравились мои категориальные различения, может, он способен лишь учить других? Жаль, что диалога не получилось.

Друг, читатель! Противопоставляя развитие функционированию и воспроизводству, С имеет в виду, что евреи дали миру и носят на себе не одну, как обычно считается, а две как бы взаимно исключающие идеи: идею постоянного перехода в новые состояния и идею целого, единого и завершенного. Конечно, соответствующие процессы были и есть до и помимо евреев, но мы, видимо, впервые их отрефлектировали и зафиксировали в образах. Интересно было бы написать мировую историю как конкуренцию этих идей, когда разного рода события и процессы определялись акцентом на одной из них в ущерб другой. Может быть, мировая история предстанет перед нами как упорный поиск путём проб и ошибок универсума общественного устройства, когда обе идеи, оба типа процессов сосуществуют на одном материале и содействуют друг другу, и мы, наконец, поймем её смысл. Во всяком случае, можно сказать, что метафизический еврей тот, кто может совмещать их на себе, индивидуально. Причём речь не о статике, а о непрерывных личных усилиях, поскольку внешние обстоятельства постоянно нарушают баланс процессов, и каждое изменение предстаёт как проблемная ситуация. Может быть, такое индивидуальное самоопределение и выведет нас на общественное самоопределение, снимающее всякие расколы и противостояния, которые вызываются чрезмерным увлечением одной из идей.

А реальные евреи – это мы с вами....

Всякому овощу своё время. Но временем, как известно, заведует история. Ход, который предлагают С и Н, – построить новое рационалистическое понятие "еврейство" – кажется мне неисторичным, искусственным, а потому нежизненным: просто заменяя, а не снимая одно понятие другим, мы только делаем вид, что венчаем царевича с принцессой, а на самом деле – с жабой. Вашим и нашим тут не получается. Впрочем, читатель, мы с тобой многое повидали, так что я могу и ошибаться!

—Не в том дело, чтобы отличать еврея от нееврея, – произнёс кто-то, может, наш внутренний голос или сосед сверху. – Более глупый вопрос трудно придумать и более мерзкие дела, часто вытекающие из такого различения, тоже трудно совершить. Проблема в том, как сохранить сильно убывшую в последние годы интенцию развития. Это и наша личная проблема. Если надо опереться на историю или исторические мифы, значит, сделаем так. Но я не сомневаюсь, что, обратив внимание только на это, мы получим очередную глупость, ибо величие и трагизм нашей истории – это одно, а мышление, инициирующее развитие, - совсем другое…

Несколько минут мы посидели молча, прислушиваясь к себе и друг к другу. Голос не повторился.

— А путь решения проблемы, о которой ты говорил, прост, – продолжал С. – Сохранение традиций – отличная идея, если она локализуется на бытовом или общинном уровне и не выносится в государственную машину. Каждая община может крутить свои колёса, как ей хочется. Но колёса государственной машины не могут одновременно вращаться в разные стороны, по разным логикам. А чтобы это понять и что-то изменить, надо расклеить три понятия – "государство", "общество" и "община". Они слеплены в один вонючий ком, слова произносятся, а какая реальность, кроме синкретичности натуралистического мышления, за ними стоит – не известно ни говорящему, ни слушающему. И эта бессмыслица парализует любые действия, в том числе управленческие, а её ещё гордо объявляют "национальной особенностью", а то и "демократией".

Вот, посмотри. Давно и многократно отмечался прискорбный и удивительный факт: за всё время существования Израиля знаменитых людей (по мировым, не провинциальным меркам), включая отцов-основателей, раз-два и обчёлся; в галуте же от выдающихся евреев, а то и от гениев отбою нет. Наблюдатели обсуждали этот факт в связи с плачем по ''природному еврейскому гению''. Но мне сейчас неохота заниматься метафизикой. Обрати внимание на то, что так происходит не во всяком галуте, а главным образом и по преимуществу тогда, когда евреи соприкасаются с культурой христианского типа. То есть с такой, в которой ценность личности выше ценности общины. А личность – материал общественных процессов: нет одного – нет и другого. Общество – субъект истории, а внутриобщинная жизнь устраивается, как жизнь вечная, внеисторическая. Потому явление личности в общине – редкий случай. И в Израиле не случайно в большом ходу выражения ''марокканская община'', ''эфиопская'' и по инерции общинного мышления – ''русская''. Но вот чего нет, так уж нет, ибо большинство нашей алии как раз привержено культуре, ценящей личность. (Может, потому мы и не можем действовать по команде, как эфиопы, а жалобы на то, что нас трудно ''организовать, поднять и направить'', – указывают на проблему дефицита адекватных организационных средств). Эта наша особенность дорого нам обходится, поскольку приводит к взаимонепониманию и конфликтам. Но для Израиля она таит в себе потенцию общественного развития. Дай Б-г, не утопить её в штормах жизни. И передать другим. Вот для этого и нужно новое образование.

Идея "плавильного котла" провалилась – не представляли, что хотели получить: грандиозную тель-авивскую свалку (там уж точно всё сплавилось и проинтегрировалось), государство, общество или одну большую общину. Говорят, брали пример с американцев. Ничего подобного - брали с СССР. Мой знакомый В удивляется, почему первые поселенцы в Америке не создали "протестантское государство", ведь могли же. Видимо, с самого начала хватило здравого смысла различить эти три понятия и строить общество и государство, не трогая общин. А почему нам не хватило? Ведь Герцль-то провозглашал "государство для евреев", а не "еврейское государство".

— Историю и традиции критиковать бессмысленно, – сказала Л.

— И к тому же, это всё равно, что писать против ветра. Я лишь хочу понять, откуда ноги растут и возможно ли разобрать эту антиэкологичную свалку.

Любезный читатель, у тебя, конечно, созрел вопрос, с какой стати мы ещё раз обсуждаем, кто такой еврей. Не надоело ли? У меня есть ответ: еврей тот, кто хочет понять, почему и зачем он еврей. Потому и обсуждает. Всё время. Но это шутка. Здесь мы зачастую попадаем на неверный путь, пытаясь склеить несовместимое: "еврейство" и "гражданственность". Эти понятия формировались в разных исторических ситуациях для разрешения разных проблем. В ядре одного – религиозная традиция, в ядре другого – рационализм. Эти идеи принадлежат разным мирам. Пытаясь их понять и использовать в механическом сцеплении ("еврейское государство"), мы неизбежно попадаем в социальные тупики, которые выносятся в политику и безвременно блуждают в её туманных коридорах: "права человека или права еврея?", ''общинность или общественность?", "еврей галахический или "официальный"?", "общество еврейское или гражданское?", "араб – он человек или араб?" и так далее. Неразрешимость такого рода дилемм приводит к социальным безобразиям. Потому, строго говоря, у нас до сих пор нет общества, а есть общины и кланы, они у нас главные политические субъекты (тебе, надеюсь, известно, что министры строительства, социального обеспечения, образования, иностранных дел и другие пекутся, главным образом, о своих общинах. Само по себе это ни плохо, ни хорошо, так есть, но указывает на дефицит общественности). Видимо, на повестке дня стоит вопрос ни более, ни менее, как формирования общества. На один из путей его решения указал С: тщательно продуманное реформирование образования. Общество возникает не вместо общин, а "над" ними.

Я надеюсь, ты извинишь С за излишне эмоциональные выражения. Для него понятия – не академические бантики, а руководство к действию. За каждым из трёх упомянутых понятий стоит соответствующий объект, и понятия определяют наше к ним отношение, а также их связи. Если государство – машина, то и описывать его нужно в машинных характеристиках и требовать от него того, что требуется от слаженной и хорошо смазанной машины. Если общество – особое рефлексивное (клубное) пространство над социумом, то организовывать жизнь в нём следует проблемным способом. А если это община, – пусть блюдёт традиции, помогает, чем может, персонально каждому своему члену, как это принято, например, у жителей Мэа Шэарим, и не пудрит мозги себе и всему миру лозунгами современности, свободы и демократии. Но когда сталкиваешься с "общегособщиной", да ещё в политической упаковке, то и не знаешь, с какого боку к этому монстру подойти, чего от него ожидать, на что надеяться и как на него влиять. Вот и хочется послать его подальше, чтобы не создавал иллюзию реальности. Есть понятие – есть реальность и наоборот (но не обратно). Всё это давно известные вещи, но не сочти меня занудой – напоминать об этом совсем, как ты видишь, не лишне.

— Да... По-видимому, основное различение – это типы процессов, всё остальное – фон, условия или производные, – сказал Н. – Мы слушаем тебя с интересом, и это сигнал, что сказанное, хотя и не ново, но имеет отношение к нам и нашей ситуации. Хорошо бы понять, какое, зачем мы об этом думаем и говорим?

Действительно, зачем? – задумался я. Могу ли сказать, что обсуждаемое – "предмет первой необходимости" для меня? Пока нет.

Меня не покидает чувство, что вокруг происходит что-то "не то", а "то" – не происходит. Будто жизнь меня подхватила, спеленала и несёт неведомо куда. Подозреваю, что и мои друзья чувствуют то же. Хочется разобраться, прояснить это смутное чувство, довести его до понимания. Уже видно, что путь доведения – долгий и неопределённый, и мы находимся в самом его начале. Вот и ищем, пытаемся нащупать ходы и выходы, пробуем разные темы. Посмотрим, что получится.

— Равы, с которыми мне доводилось разговаривать или которые появляются в TV-программах, – это люди, не ведающие сомнений. На все вопросы у них готовы однозначные ответы, – сказала Г. – Что-либо обсуждать с ними скучно, нет движения мысли: они сразу высказывают свою бесспорную истину, а дальше повторяют её на разные лады, независимо от того, что говорит собеседник. Будто у них одна цель – отчитаться перед Высшим Судьёй, а ты сама – лишь повод для верноподданнического монолога или богоугодного дела. Но если меня принимают за статиста, то и я не могу к ним серьёзно отнестись. Похоже, прав С, говоря об "общности" в разобщенности и отчужденности.

— Не стоит смотреть на традицию с социальной точки зрения, а то сейчас начнется коммуналка – "око за око" и "зуб за зуб", – сказал Н. – Про отчужденность С не говорил. Тебе просто не повезло встретить нормальных людей, но они есть. По TV же выступают равы-политики, ведут они себя ничуть не хуже политиков-хилониим – это закон жанра. Конечно, традиция отнимает у человека сомнение. Это можно сравнить с удалением органа развития, но она помогает общности выживать и сохраняться, что и было необходимо евреям в тех условиях, в которые их поставила история. Другое дело, актуальны ли сейчас и в перспективе эти условия и где и как найти тот угол зрения, ту рамку, которые позволят нам отнестись к традиции и её носителям серьёзно, коль скоро они существуют рядом с нами? И как достичь того абсолютного неверия, которое позволит уважительно отнестись к иной вере?

— Ну и к чему ты призываешь? – обратилась к Н Г, долго терпевшая.

— Призывают рош амэмшала, равы и газетчики, я лишь просматриваю ситуацию, чтобы самому что-то понять и сориентироваться в этом мире. И каждому не возбраняется это проделывать. И мне кажется, что пока не следует трогать традицию и не стоит предаваться утопиям.

— Но всё это "нет", а что "да", что надо делать?

— Если мысль в дефиците, ничего делать не надо, надо размышлять. Пока нет нужных понятий, держите руки в карманах!

—Такой недодуманный призыв вдохновит разве что онанистов, – серьёзно заметил С.

Логик Витгенштейн советует: если не знаешь, что делать, не делай ничего, но с точки зрения эвристики это не всегда верно, подумал я. Кстати, почему мы размышляем в этой душной комнате? Раз делать нечего, закатиться бы сейчас на море или в лес с ночёвкой, посидеть у костра. А то и в Галилею.

Галилея, Галил... В имени твоём галдёж череды проходящих в истории толп сплетается с вечной свирелью. Я должен был родиться среди твоих красных, зелёных и фиолетовых холмов, они мне как будто знакомы. Трижды пересекал я тебя от Кармеля до Гильбоа и дальше, к Кинерету. И всякий раз трескалась и опадала скорлупа души, и оказывался я перед лицом твоей спокойной, знающей себе цену древней красоты, неспособный ни вместить её, ни слиться с ней. Тягостное чувство несоразмерности овладевало мною, и я возвращался разбитым. Это чувство мне знакомо. Давно, оказавшись в городе Брежнев (так раньше назывались Набережные Челны), я был подавлен несоответствием своих масштабов громадам проспектов и зданий. Больше меня туда не тянуло. А к Галилее влечёт, я подчиняюсь её зову. Ты окно в Мир, Галил.

Я уж собрался соблазнить этой перспективой моих друзей, но... Из мэхонит под окном вырвалась сладчайшая музыка мизрахит. Стонущий голос потребовал вечного – любви. Мелодия поплыла над домами, как воздушное покрывало, укутала души в покой и лень. Мы оцепенели, захваченные врасплох, и время остановилось. Но вот машина завелась и вместе с музыкой стала медленно удаляться. Вскоре всё стихло.

— М-да. Хорошо жить на востоке, называться Бен-н Гассан-н... – прогнусавил С. – Так можно и утонуть, а потом долго пускать пузыри. Давайте-ка, лучше вздрогнем!

Мы молча налили и выпили. Клин клином вышибаем, подумал я. Но если Н завелся, никакой джинн уже не мог выбить его из струи:

— Мы стараемся до блеска вымыть плоский пол, а он тут же на глазах почему-то вновь становится грязным, – сказал Н. – А вдруг у пола есть ещё третье измерение, и именно оттуда наплывает грязь, и там скопилась куча работы для нас, как раз той, что нужно проделать, чтобы разрешить проблему? Почему бы не предположить, что кроме традиций и утопий, есть ещё кое-что, что их не отвергает, а объемлет, придаёт им смыслы и расставляет по новым местам? Это кое-что и надо помыслить, создать и использовать. А если разговор зашел о местах, то, стало быть, о каком-то пространстве, скорее всего, о пространстве мышления.

— Перестань говорить загадками!

— Жизнь в Израиле устроена так, будто у каждой загадки есть ответ в конце задачника, как в психотестах или в пасхальной агаде. Мы убаюканы прошлыми победами, верой в неудержимость прогресса, в вечную помощь Старшего Брата или нашего Г-спода...

— ... в мивцу и порядочность олимовских посредников, – вставила Т наболевшее.

— Удивительно, как эти мифы уживаются с ситуацией, требующей как раз трезвого взгляда и принципиально новых подходов. У моей загадки нет ответа, так как задачник только пишется. Но условие можно уточнить: нужно найти такой режим жизни, в котором бы прошлое не отвергалось сходу, а приспосабливалось для повышения качества жизни, которое находится в прямой зависимости от типа мышления. И чтобы подступиться к решению, сначала нужно проверить состояние того самого, что может породить решение, – нашего мышления: способно ли оно в его теперешнем виде решить задачку? Чего ему не хватает: каких-то понятий, способов, прочего инвентаря?

В последние годы в СНГ стали говорить: "без понятия". Поначалу неологизм мне не понравился, но потом я убедился, что язык мудрее меня: он ухватил причину разрухи и выразил подобающими средствами. Не думай, дорогой, что от интеллектуального провала пострадала только одна шестая часть суши, нам тоже в этом смысле не везёт. Наибольшую опасность обществу и государству историк Ури Мильштейн видит в том, что "Израиль перенасыщен мифами" при "отсутствии традиций и техники интеллектуальной работы". Опасность состоит ни больше, ни меньше, как в приближении к Концу Жизни. Предостережение столь же грозное, сколь и реалистичное. По сути, Ури говорит об отсутствии того, что мы называем интеллектуальной инфраструктурой и интеллектуальными технологиями. Речь у него идёт, в основном, о делах военных и политических, мы в них ещё не очень разобрались, но то же самое достаточно повидали в других сферах деятельности. Было бы удивительно, если бы в наиболее важной для нас – военной области интеллектуальное обеспечение отсутствовало, а в остальных процветало. Так не бывает.

Мильштейн настаивает на том, что "системы мышления должны быть подвергнуты критическому анализу, мы должны понять, как были созданы условия для неудач, какие ошибки в системе мышления, терминологии и идеологии предопределили их". Это сейчас самое главное. Мои друзья могут пожать ему руку: они тоже ищут, как быстрее справиться с этим всенародным бедствием. Но я отвлёкся, дорогой читатель, извини.

—Мы уже успели заметить, – продолжал Н, – что в Израиле многие понятия заимствованы и применяются без всякого понятия. Например, "проектом" считают и план, и программу, и всё, что угодно, "проблемой" называют тоже всё: от передачи сирийцам Голан до опоздания ученика на урок. Совсем, как в анекдоте о двух женщинах: "Ты слышала? Маня вышла замуж за ветерана!" – "Как, за того, кто мяса не ест?" – "Нет, то ветеринар, а этот коров лечит". Проблему не отличают от трудности, а также от задачи.

Представь, звонит хозяин и говорит: надо вымыть пол в мисраде с 18 до 20, адрес такой-то, все материалы и инструмент на месте, ключи у вахтёра, пароль "бокэр тов". Как найти объект, как пройти внутрь, как сделать работу и сколько за неё получить, – всё тебе известно. Это ситуация проблемная или задачная? Вы-то ухмыляетесь, потому что знаете: если есть ответы на все вопросы "как?", значит, это задача. Ситуацию можно как угодно усложнить, например, ты в это время занят, охранник пошёл спать, ключ не подходит к двери и так далее, но если ты знаешь по опыту, как всё это преодолеть и всё-таки вымыть пол, остаётся только (!) действовать и добиваться результата. Даже если заявившись в мисрад, ты застаёшь там мэсибу вместо швабры, ты тоже знаешь, как поступить – ведь ты профессионал, человек опытный, у тебя нет проблем.

С проблемой дело обстоит совсем по-другому. Её сущность – в несоответствии мыслительных средств ситуации, в невыразимости наличными средствами той новой реальности, что стоит за сложившейся ситуацией, и реальность остаётся непонятой, хотя может казаться простой. А раз так, то мы не только не справляемся с затруднениями в практике, но и не понимаем, какие именно средства не годятся.

Признаюсь, я не совсем понял Н, но он как будто угадал мои затруднения:

—Можно сказать и так: проблема – это такая ситуация, когда, с одной стороны, рош катан не обеспечивает достижения цели или вообще какого-то движения, а с другой, – хочет, но не может распознать, где и в чём он катан. Те из мойщиков полов, кто разделяет такое понимание, пришли к выводу, что вся наша жизнь в Израиле – сплошная проблема. Тут они, конечно, хватили через край, пессимисты несчастные, хотя себя они называют оптимистами и даже реалистами: у нас, говорят они, такая интенция! Между прочим, технике работы с проблемами в Израиле нигде не обучают. Если кому-то удаётся поставить проблему, считай, ему крупно повезло.

Решить проблему – значит перевести её в пакет задач, то есть в то, что мы уже знаем, умеем и можем делать, хотя порою и с трудом.

—Ты хочешь сказать, что профессионал не решает проблем?

—Да. Проблем у него быть не может. Он потому и профессионал, что умеет хорошо решать задачи. История профессионализма показывает, что профессии нужны в рамках воспроизводства деятельности. Конечно, само их возникновение было актом развития, но теперь они существуют в механизмах воспроизводства. Чтобы это понять, нужно различить мышление (оно связано с развитием) и мыследействие (действие, уже обеспеченное мыслью, например, методами), которое осуществляется в воспроизводстве. Решая проблемы, мы вынуждены мыслить, а решая задачи, мыследействуем. Отсюда уже видно, что проблемы и задачи решаются разными способами и инструментами.

Тем не менее, часто слышишь: "эта проблема экономическая, а эта – политическая", и по созвучию слов одну берутся решать экономисты, другую – политики. Если это "на самом деле" проблема, то таким образом фиксируется только предметная область, в которой встретилась трудность, а не сама проблема. И тут очень важно понять, что проблема – не предмет, не вещь, а наше отношение к ситуации. Она может возникнуть у того, кто особым – рефлексивным – образом анализирует ситуацию и определяется в ней. Каждый раз, столкнувшись с непреодолимыми затруднениями, надо заново проделывать эти процедуры. Профессионал об этом не догадывается, ведь его этому не обучали, а если и случалось попасть в тупик и как-то выйти из него, то самое большее, что у него осталось, – это память о конкретных действиях по поводу выхода из конкретного тупика – эмпирический опыт, профессионал не рефлектирует. Вот он и суётся в проблемную ситуацию с задачными средствами, то есть на авось, развивает бурную деятельность, но чаще всего только воздух портит. А заказчики понимают ещё меньше и, вдыхая ароматы, подтверждают: "что-то в результате вашей деятельности изменилось!". Нужно, конечно, разбираться в предметном материале, ибо он формирует ситуацию, в которой и возникают вопросы о проблеме, но для постановки и разрешения проблемы нужны совсем иные, непредметные средства – методологические, о них разговор отдельный. Пытаться с помощью задачных средств найти выход из ситуации, к которой эти средства неприменимы, – явный нонсенс, всё равно, что искать останки Рамбана под седьмой ступенькой меарат амахпела. Но это становится очевидным лишь при такой постановке вопроса. Применять к задаче инструментарий проблематизации – то же, что стрелять из пушки по воробьям, ничего хорошего не выйдет. Конечно, когда в рутинной жизни привыкаешь иметь дело только с задачами, то и считаешь, что кроме них на свете ничего больше нет. Тут ты и прокалываешься.

Тут, уважаемый читатель, я вспомнил, как Н учил меня мытью в школе. Для подметания и мытья полов, говорил он, мы используем щётку-метлу, совок, швабру, тряпку, ведро. Ничего особенного в них нет, но важно их правильно применять, а перед работой проверять наличие, так как дети могут их куда-нибудь задевать. Есть ещё шпатель, которым соскребают с пола жвачку, замазку, липучки, пластилин и другие материалы, необходимые в учебном процессе, поскольку сам этот процесс протекает на полу, в отличие от некоторых стран, где он осуществляется в других местах. Эту особенность Израиля надо постоянно иметь в виду. Без шпателя твоя работа не будет профессиональной, заменить его ничем нельзя, как и спутать с другим инструментом. Если он куда-то задевался или лень сходить за ним в кладовку, можно поскрести пол совком, но это будет означать твоё полное непонимание того, с чем ты имеешь дело и что именно требуется сделать, пол останется нечистым, а завтра ты получишь выговор от хозяина.

И ещё надо сказать, дорогой читатель, что все эти разговоры я тайком записываю на маленький диктофон у меня в ухе, а затем перевожу текст на бумагу. Я делаю это только из любви к порядку. Но в это время в аппарате что-то заело, и дальнейший отчёт я вверяю моей склеротической, подпорченной алкоголем памяти (чтобы не шокировать добропорядочного читателя, я пропущу пару эпизодов "культурного отдыха'', тем более что тосты были дурацкие).

—Я до сих пор нахожусь под впечатлением от выставки Вити Уховского, что мы видели во вторник, – сказала Т. – Народ был в восхищении: настоящее, подлинное, искреннее. Подлинность всегда в дефиците, особенно в Израиле, вот всем и понравилось. Вите удалось смыть видимость и прорваться к реальности – ещё один из миллионов примеров возможностей искусства. Почему бы нам не принять это в расчёт?

—Трудно сказать, что делает Витя, да и другие художники: то ли показывают реальность, то ли, наоборот, покрывают её ещё одним слоем видимости. В любом случае, каждый работает доступными ему инструментами в рамках своего типа мышления. Если ты представляешь себе, как учесть и использовать художественное мышление, тебе и карты в руки.

Разговор о проблемах и задачах продолжался. Рисовались схемы, на которых показывалось, где задачи, а где проблемы, и как решать последние. Похоже было, что эти схемы – их кумиры! Было много ссылок на ГП, Олега Генисаретского, распредмечивание, игры. Говорилось также и о том, что если мы хотим не просто потрепаться, но и что-то осмысленное сделать, к схемам следует отнестись не только как к объектам, изображениям объектов или организационным средствам, их надо также считать изображениями пространств самоопределения. Приводились примеры решения проблем, хотя меня учили, что примеры ничего не доказывают. Но, может, они и не собирались ничего доказывать, а размышляли и пробовали осмыслять сказанное? Зашёл также разговор о том, что курс на Запад верный во всех отношениях, если только не понимать его как подражание, что как раз и происходит из-за дефицита мышления.

Наверно, со стороны всё это показалось бы столоверчением или заседанием эзотерической секты и в любой демократической стране вызвало бы подозрение соседей. Однако никто из посторонних ничего не увидел и не услышал.

День окончился тем, что Т заснула за столом, её деликатно разбудили, компания приняла на посошок и разошлась без скандала,.Со спящей улицы донёсся бодрый вопль: "Лакум махар бабокэр им шир хадаш ба лэв!".

Улица промолчала...

ПРЕДИСЛОВИЕ   ▲   ДЕНЬ ВТОРОЙ