(Для меня тема этой дискуссии очень интересна, потому что она лежит в русле моих занятий последних лет, и важна, потому что вот уже три года, как я живу в Иерусалиме. Кроме того, мы с А.Казарновским духовно слишком близки, чтобы я оставил без ответа его выступление, с которым не могу согласиться.)   

    Мой друг и коллега Анатолий Казарновский (далее для краткости К.) поднимает в своей статье сложные вопросы. Имея в виду статью в целом, я бы сказал, что, что социология такова, каково общество (в общепринятом смысле слова), в котором она существует. Это не исключает возможности влияния социологов (в меру их рефлексивности) на самих себя, собственное сообщество, свою науку и на общество, в котором они живут, но возможности эти не стоит преувеличивать. Не социологи приводят к смене правительств, политических курсов и революциям, они могут лишь принимать участие в таких процессах. Они могут (и, по-моему,  должны) влиять на будущее своей науки, но вряд ли можно надеяться, что они, подобно средневековым алхимикам, превратят социологию из науки во что-то иное. Мне кажется, что К. подменяет вопрос о возможностях перестройки социологии как науки вопросом о возможности перемены ее статуса и сути, при котором (преобразовании) ученые социологи станут управленцами (политиками, общественными деятелями и т.п.). Это общее впечатление. Попробую его детализировать.

   К. интерпретирует статью Эпштейна так, что существуют, якобы, две разные социологии,  и соответственно две группы социологов: большинство, видящих в социологии «главным образом источник своих доходов и престижа» и меньшинство  для которого  «социология прежде всего "сторож", "слуга" общества…». Мне более правдоподобной представляется картина существования одной социологии и одного сообщества, в котором и происходит среди многого прочего борьба этих двух ориентаций, проникающая в души социологов, каждого члена сообщества. В связи с этим выступление доктора Эпштейна и проф. Лисака представляется мне точно ориентированным: оно адресовано фактически существующему сообществу израильских социологов, и его смысл я вижу в том, чтобы стимулировать рефлексию социологов и способствовать развитию второй ориентации

   В противоположность этому выступление К. адресовано не израильским социологам, а «профессионалам, понимающим, что профессию надо перестраивать, иначе она умрет и возьмет их с собой». Само по себе наличие профессионалов в отсутствие профессионального сообщества (К. среди прочего утверждает и это, но, замечу в скобках, аналогия профессионального сообщества и русской общины, которой пользуется К.,  совершенно неправомерна) –  явление для меня не очень понятное. Но, даже если согласиться с этим непроясненным утверждением, такой адресат, если я правильно понимаю, останется идеальным. Я боюсь, что К. обращается в пустоту или, в лучшем случае, к тем двум-трем мыслителям от социологии, у которых рефлексия организована «по-эпштейновски». Основательны ли эти мои опасения, видно будет по ходу дискуссии.  

2. Со сказанным связано и предлагаемое К. понимание «общества» как «"места", где организованы и осуществляются коммуникация, рефлексия, понимание и мышление для анализа и изменения социальных процессов», в отличие того "места", где с нашим участием протекают социальные процессы, и которое мы называем социумом». При этом «мышление в социуме всегда частично, в обществе – целостно». Боюсь, что «общество» по К. – это опять же идеал (чтобы не сказать утопия). Мышление и прочие прелести случаются в социуме, где и когда повезет, а отнюдь не происходят повсеместно и повсечастно (такого просто не может быть, потому что не может быть никогда). Я не отрицаю, что становление и развитие гражданского общества связано
с развитием в нем интеллектуальных процессов, но это совсем другой поворот темы.

3. Самое интересное начинается, когда К. переходит к обсуждению субъекта преобразований (искусственные преобразования в отличие от естественных превращений сами, конечно, не происходят – здесь мы с ним вполне солидарны, как и в том, что «менять что-то надо»). По ходу дальнейшего разговора я вижу здесь три темы (или, точнее, три фокусировки темы преобразований), требующие серьезного обсуждения. Во-первых, это основные понятия: управление (по поводу которого К. ограничивается отсылкой к другой работе), политика и власть (о различении между ними только упоминается как о чем-то общеизвестном). Во-вторых, это выбор вектора преобразований, который определяется ценностным самоопределением автора. В-третьих, это различение позиции в ситуации, места в системах деятельности и человека, занимающего эту позицию или место.

    Чтобы не расплываться мыслью по древу, я тоже не буду пока специально обсуждать первую тему, которая в данной работе не рассматривается, и займусь двумя другими. Зафиксировав очень важное различение социальной и интеллектуальной элиты, К. пишет далее: «Не владея соответствующими понятиями и различениями (политика - власть - управление и т.д.), социальная элита не может эффективно выстроить практику управления, даже если бы и захотела. Но это и не входит в ее функции[1], состоящие в консервации наличного. Управление же всегда предполагает те или иные общественные новации». Здесь каждая фраза вызывает вопросы. Можно подумать, что, владея перечисленными в скобках понятиями и различениями, социальная элита могла бы эффективно «выстроить практику управления». Это далеко не так: управленцу много чего нужно знать и уметь помимо понятий и различениий, которые, кстати, ему полезны, но вовсе не обязательны (часто хватает интуиции). Важнее, однако, то, что в управленческую позицию может выйти представитель любой социальной группы (в том числе и социальной элиты), и в связи с этим противопоставлять ту или другую социальную группу управлению (или управленцам) не корректно: управленцы – не социальная группа. «Консервация наличного» и «общественные новации», на мой взгляд, это как раз противоположные, но вместе с тем взаимодополнительные и едва ли не одинаково важные ориентации управления, вокруг которых формируются политические партии консерваторов и новаторов (от реформаторов до революционеров). К ним могут примыкать разные социальные группы, но это опять же совсем другая картина… Впрочем, об этом в другой раз. Пока же стоит заметить, что специальная «консервация наличного» часто требует не меньших усилий и не меньшего искусства, чем общественные новации.

   Поскольку в рамках своей картины К. видит в «общественных новациях» функцию управления (и, в сущности, сводит управление к новациям, забывая о функциях (со)хранения ценного и утилизации отжившего), вопрос о возможных ориентациях и векторах управления (т.е. о политике), и, главное, о собственной ценностной ориентации он «проглатывает». Фактически (хотя этого слова и нет в тексте статьи) у него получается картина наподобие классического линейного "прогресса", который призваны обеспечивать управленцы (а затем и социологи). Естественно, и сам автор молча занимает позицию прогрессора, как будто других возможностей вовсе нет. Конечно, «служение обществу – достойная задача», какое  бы значение ни придавалось слову «общество», но каждый вправе видеть смысл этого служения по-своему: хоть в охране существующего, хоть в содействии становлению нового. Я прошу прощения за трюизм, но, кажется, его надо повторять до посинения: каждый по-своему понимает общественное благо, и патриотами с равным успехом могут быть и левые, и правые. Кстати, по моим, даже очень поверхностным впечатлениям значительная часть израильтян имеет ориентацию  именно на поддержание и сохранение традиций (в этом смысле израильтяне отличаются от французов или русских лишь большей резкостью проявлений этой ориентации, чем, кстати, напоминают мусульман). Им, что же, надлежит обходиться без управления? И какое место отводит им К. в рамках прогресса?

 Говоря о субъекте преобразований, К. акцентирует одну очень важную сторону этой богатой темы, которая не так важна в рамках наших разногласий, как интересна и важна в других приложениях. Я имею в виду «личностные качества действующих лиц», которые «играют важную роль в течении и исходе любого дела. Но они лишь одна сторона анализа сложного образования – позиции, которую субъект занимает в структурах деятельности и коллективного мышления наряду с другими позициями, вместе образующими целостность…» ситуации – добавил бы я, – в которой позиции определены преимущественно по отношению друг к другу. Нет новаторов без консерваторов, не может быть контртезиса без тезиса. Политическая ситуация предполагает множественность позиций, выделенных по одному и тому же признаку (в идеале – по представлению о будущем и способах его достижения). Другое дело, что ситуация  может объективироваться в различных формах: «Формы представления в мышлении этой целостности, ее понимания ("схватывания реальности") различны – система, инфраструктура, сфера и др. категории». В таких объективированных формах «позиция» ближе уже к месту (в структуре, системе или сфере) с приписанными этому месту функциями. Итак, с одной стороны, мы имеем позицию и место, которые, с другой, – соответственно занимает или наполняет собой человек. Понятна «частичность, а потому явная неадекватность реальности результатов анализа, ограниченного только свойствами "человеческого материала"». Эти слова К. я отнес бы к ситуации. Что же касается объективированных форм, то мне кажется, нема дурных, и свойства личности обсуждают обычно применительно к заданному месту: никто не требует от семейного врача качеств премьер-министра (или наоборот).

4. Дальше начинается сложная игра с рамками. Возвращаясь к теме преобразования социологии и помещая ее в контекст служения обществу, К. предлагает в качестве рамки преобразований рассматривать «создание условий для становления (можно говорить и о развитии) израильского общества». Я, положим, не против. Но это мы руководствуемся такой специфической ценностью, как развитие (стоит заметить, что понятие «развитие», мягко выражаясь, не общепринято), а надо бы еще поинтересоваться, насколько она устроит других. Развитие – это ведь постоянные перемены, а мудрые китайцы врагам своим желали, чтобы их дети жили в эпоху перемен!

   Положим, однако, что эту немалую «заковыку» мы, так или иначе, прошли. Тут выясняется, что «сама задача общественных преобразований во всей ее полноте не может стоять перед наукой, в том числе социологической. Поэтому нужно указать, где в этой задаче возможно ее место». Обсуждая это место, К. ссылается на наш проект Школы гуманитарной инженерии и делает совершенно неожиданное для меня заключение: «Сфера гуманитарной инженерии может составить содержание рамки (?) общественных преобразований». Как это понимать? Рамкой общественных  преобразований «вообще» может быть развитие, обеспечение безопасности, сохранение культуры и т.п. Но как эту функцию может выполнять сфера деятельности??? (Легко себе представить преобразования в рамках гуманитарной инженерии, ну, хоть ту же реформу образования, коли вспомнил о ней К., но это ведь всегда будут частные преобразования.) Впрочем, очередную «заковыку» легко преодолеть: достаточно считать сказанное оговоркой и обсуждать в качестве рамки не сферу, а идею гуманитарной инженерии. У меня, правда, возникает опасение, что в ходе серьезной проработки темы рамка гуманитарной инженерии для общественных преобразований рискует превратиться в тавтологию, но это еще показать надо.

    Вернемся к статье К. «Тут у социологов, озабоченных перспективами, появляется выбор – в каком статусе входить в эту (здесь уже неважно, в какую – М.Р.) рамку». Социология может сохранять статус науки (но тогда весь предыдущий дискурс оказывается безрезультатным: «вопрос общей организации новой сферы остается при этом открытым»). Другой вариант предполагает, что социология выделяет из себя ядро - "зародыш" будущей гуманитарной инженерии и берет на себя ответственность за ее организацию». Я бы сказал проще: социология перестает быть наукой и превращается во что-то другое, а сообщество социологов (или его ядро) становится субъектом общественного развития. Перечень предметов для размышления и действий нового социолога подтверждает мою гипотезу, свидетельствуя о полном его распредмечивании и превращении в… гуманитарного инженера. Так что с тавтологией я, похоже, угадал.

   Дальше следует опять не вполне понятный мне вывод: оказывается независимо от того, какой выбор будет сделан «путь израильской социологии в будущее пролегает через создание социологического сообщества взамен его метафоры, где вопросы такого рода могли бы ставиться, обсуждаться и решаться. Сообщества как реальной общественной (а не только социальной) единицы…» Кто бы спорил? Я, хоть и не социолог, но сразу подал бы прошение о приеме в такое сообщество. Прямо душа поет: «Наш паровоз вперед летит…»